– Что-о?
– Женился.
– Где ж твоя жена? – Клара очень старалась, чтоб голос не дрогнул.
– Не знаю.
– Да-а… вот это мило.
– Мы отделались друг от друга еще перед войной. Она там пробовала работать учительницей, хотелось ей чем-то заняться. Она родом из Далласа. Я так думаю, – Лаури закрыл глаза, прижал к сомкнутым векам бутылку, – я думаю, мы были влюблены, а потом что-то произошло. Она изводила меня и сама извелась. Боялась, что я бегаю за каждой юбкой.
– Какая она была?
– Не знаю. Как описать человека? Я никого не умею описать. – И прибавил: – Волосы у нее темные.
– А-а.
– Это уже давно было. Она со мной развелась.
– Развелась?
Очень странное слово, очень казенное, поневоле начинаешь думать про полицию, про суд и судей. Клара во все глаза уставилась на Лаури, точно хотела разглядеть, что переменил в нем этот развод.
– А теперь ты ничего, всем доволен? – спросила она.
Лаури засмеялся. В углах рта у него морщины. На миг закружилась голова: чужой человек! Кто он такой?
– Это зависит от тебя, лапочка.
– Да чего тебе от меня надо? Подлец ты! – горько сказала Клара. – Я теперь не сама по себе, у меня ребенок. И я выйду замуж.
– Вот это мило.
– Да. Он на мне женится.
– Когда же свадьба?
– Ну, попозже. Через несколько лет.
– Когда?
– Когда помрет его жена.
Лаури ухмыльнулся, хотя ничего смешного тут не было.
– Так, значит, ты сидишь тут и ждешь ее смерти? В городе говорят, она хворая, но она хворает уже десять лет. Хочешь ждать еще десять лет?
– Мне тут хорошо.
– Хорошо торчать вот так одной?
– Я не одна, черт возьми совсем. У меня есть Кречет. И Ревир тоже, – прибавила она. – Мне сроду больше ничего и не надо было, только дом, свой дом, чтобы все устроить по-своему. У меня и собака есть, и кошки… И цветов сколько… и вот занавески я сама шила…
– Это все очень мило, Клара.
– Ага, мило, – подтвердила она. И отпила из горлышка. – Ты у меня ничего этого не отнимешь.
– Ты можешь сама все это бросить.
– А Кречет?
– Он поедет с нами.
– Куда ж это ты собрался? Ишь какой умный. Всегда у тебя свои планы, всегда ты знаешь, куда едешь. – Клара стиснула зубами горлышко бутылки. Лаури смотрел на нее так, словно вдруг, после стольких лет, пожалел ее, пожалел – и сам удивился. – Ты сегодня здесь, а завтра там, прикатил и опять укатил, я ни про что больше думать не могу, только про тебя, а ты взял и укатил – и крышка… И черт со мной. Никого не признаешь, только себя одного.
– Не надо злиться, лапочка.
– Стервец ты, только о себе и думаешь, что, неправ да? Взял и укатил, бросил меня, а теперь вон явился – сколько это прошло, четыре года? А я, значит, люби тебя, езжай с тобой… может, опять на три дня на побережье? А потом ты подвезешь нас с малышом обратно и дашь пинка под зад…
Лаури откинулся на спинку кресла. Лицо у него было усталое.
– Я не так о тебе думал, лапочка, – сказал он. Понимаешь… я думал, что не на такой женщине женюсь.
– Сама знаю.
– Мне надо было другое, лапочка. С тобой нельзя было поговорить.
– А с той, в Мексике, можно было, да?
– Да.
– Может, поэтому ты ее и бросил? Раз она уж так тебе по вкусу, езжай и отыщи ее, – в бешенстве сказала Клара.
– Она мне не нужна.
– А я на кой черт тебе сдалась?
– Я устал разговаривать.
– Чего? Как это?
– Я устал говорить и думать, как она. Устал думать.
Клара опять поднесла к губам бутылку – только бы одолеть эту мерзкую, ненавистную дрожь. Чувство такое, словно собственное тело отдаляется от тебя, выходит из твоей власти и не желает больше слушаться.
– Я тогда вступил в армию, лапочка, – сказал Лаури. – Вернулся в Штаты и пошел добровольцем, как раз вовремя.
– Это как же?
– Побывал в Европе – знаешь, где Европа? Мне нужен человек, который этого не знает.
Лаури сказал это без улыбки. Погладил локоть Клары, плечо; она не отстранилась, следила, как движется его рука по ее загорелой коже. Пальцы его поросли светлыми волосками, и ей показалось – она их помнит, да-да, ей знаком каждый волосок. Ногти у него крепкие, в молочно-белых крапинках и не совсем чистые. Лаури посмотрел пристально, удивленно:
– Ты очень изменилась, Клара. Теперь ты настоящая женщина.
Она отвела глаза.
– Я понимаю, почему он тебя любит. И не осуждаю его. Но он женат, у него семья… он ничего не сможет для тебя сделать. Ты и сама понимаешь. Ты никогда не сможешь войти в его дом, у тебя нет с этими людьми ничего общего. Он на тебе не женится.
– Заткнись.
– Клара, ты же знаешь, я прав.
– Он меня любит. И какое твое дело…
– Но сидеть тут и ждать чьей-то смерти… ждать, чтобы умерла женщина, которую ты даже не знаешь.
– Не знаю, а все равно ненавижу! – вскинулась Клара.
Это его позабавило.
– Как же можно ненавидеть, если ты ее не знаешь?
– Когда она умрет, он на мне женится.
– И тебе правда хочется стать его женой?
– Хочется.
– Не верю.
– Ну и пошел к чертям! И откуда ты такой взялся? Тебе все подавай готовенькое… даже сына, вон такого мальчонку – и то подавай. Верно? – Она задохнулась, испытующе поглядела на Лаури. Казалось, вот сейчас случится что-то ужасное, непоправимое.
– Ну, раз это твой ребенок… – неопределенно сказал Лаури, и от этого им словно стало немного полегче друг с другом. – Спокойный мальчуган, тихий.
– Он крепкий и растет быстро. И смекалистый.
– Я сразу увидал, что это твой сын…
– Лаури, ты зачем приехал?
– Я давно собирался. Я ведь тебе писал, ты получила письмо?
– Какое письмо?
– Из Мексики.
– Никакого я письма не получала.
– Уж наверно, получила.
– Нет, не получала.
– Что же, этот негодяй не отдал тебе?..
– Нет. – Клара закрыла глаза руками. – Про что ж ты писал, про свою жену? Приглашал на свадьбу? – Опустила руки, посмотрела на него в упор. – Ты писал, правда? Уж и не знаю, верить тебе или нет… Женился там, и вообще…
