– Что ж, – сказала она. – Все живут, потом помирают. Так оно и идет.
И вытянула ноги. Даже сегодня, даже в этом светло-голубом платье она была ленивая и довольная и чувствовала себя очень уютно, а вот Ревир сидел навытяжку, будто прислушивался и сам боялся услыхать какие-то звуки, которые могут донестись сверху, а может быть, и снаружи. На нем был темный костюм. И от него сильно, резко пахло – может быть, табаком, – а от Клары пахло духами из янтарного флакона, Кречет его очень любил. Он часто пробирался в комнату матери, поднимал этот флакон и глядел через него на свет. Сквозь янтарь задворки – и те становились таинственными, расплывались в душистом, переливчатом свете. Уродливое старое дерево (груша, половина ствола у нее отсохла) становилось безмятежно-спокойным, словно застывало в этом ярком, удивительном сиянии… пускай даже высоко в ветвях мешками болтаются дымчатые коконы, а в них прячутся червяки – неважно. Через этот янтарек Кречет и на них может смотреть без отвращения.
– Кристофер, – сказал Ревир, – как теперь будет твоя фамилия?
Кречет поднял на него глаза. Лицо этого человека всего естественней выражало силу и добродушие; улыбка то и дело сменялась новой улыбкой. И сами зубы – очень белые, крупные, квадратные – тоже как будто улыбались. Вот кому место было вовсе не в этой гостиной, а под открытым небом. Он уже один раз попробовал взять Кречета с собой на охоту; он размашисто шагал по лугу, что тянулся за домом Клары, а Кречет насилу за ним поспевал и все глядел под ноги, страшно было – вдруг споткнешься, и ружье само выстрелит. Из густой высокой травы с шумом взлетели фазаны и перепела и так его напугали, что он не выдержал и расплакался. Он хорошо помнил тот день.
– Ну, скажи ему, – Клара подтолкнула сына ногой, – какая у тебя теперь будет фамилия? Нельзя быть таким трусишкой.
– Не знаю, – сказал он.
Плохо сказал, неправильно. Вон как они недовольны.
– Разве не знаешь? – переспросил Ревир и улыбнулся: – Ревир – вот как твоя фамилия. Ты же знаешь. Ну, скажи: Кристофер Ревир.
Есть еще Кларк, и Джонатан, и Роберт, и вот теперь Кристофер: все они – братья.
– Кристофер Ревир, – чуть слышно повторил Кречет.
Вот если б у него была хоть какая-нибудь другая фамилия вместо этой… но ничего у него нет. Мать всегда смеялась и говорила, что у нее нет никакой фамилии… что это секрет или, еще того лучше, она просто позабыла, как ее фамилия… отец выгнал ее из дому, говорила она.
– Кристофер Ревир. Крис, – медленно сказал Ревир-старший.
Он всматривался в глаза мальчика, словно искал в них себя. Кречет отвечал застенчивым взглядом снизу вверх, на минуту ему показалось – он бы полюбил этого человека, лишь бы тот не водил его на охоту, не заставлял брать в руки ружье и кого-то убивать. Почему это мужчины всегда такие непонятные и опасные?
Тихонько, бочком он придвинулся к Кларе, но она уже говорила с Ревиром про другое. Про каких-то людей, которые сейчас приедут, про этот дом, про сестру Ревира. Когда Кречет бывал не наедине с матерью, он больше молчал и лишь силился уловить в головокружительном потоке слов и впечатлений связные мысли… что же еще оставалось делать? Он только одно и мог – наблюдать и слушать. Мать может взять в руки что хочет и может любую вещь выбросить на помойку, она может дать ему затрещину, отлупить его, а может обнять и расцеловать; может наорать из окна на чужих мальчишек – зачем идут через их участок? – может в сумерках сидеть в кухне, курить и улыбаться неизвестно чему. Она взрослая, ей все можно, а Кречет маленький – и ничего он не может. Вот этот человек, добрый, с большими сильными руками и пристальным, озадаченным взглядом, – он тоже все может, нетрудно догадаться, как много он может, ведь у него такой большой дом, а за домом сараи, и амбары, и возделанные поля, конца им не видно, и все его собственное, а сколько есть людей, у которых совсем ничего своего нет. Он может преспокойно шагать по своей земле, он знает – это все его, потому что он мужчина, взрослый, он обладает загадочным могуществом, той силой, какой у детей не бывает – даже у мальчишек в школе, от которых Кречету вечно достается. Даже у них нет настоящей силы: над ними хозяева – взрослые. Каждый кого-нибудь да боится, подумал Кречет. И даже сам толком не понял, что это он такое подумал.
– Ну, что скажешь? – спросил Ревир и провел рукой по волосам мальчика. – Ты ведь не боишься братьев, правда? Они славные ребята. Вы друг с другом поладите.
– Да уж, пускай обращаются с ним по-хорошему, – сказала Клара.
– Они не станут его обижать, – сказал Ревир. – Они славные ребята.
– Знаю я мальчишек…
– Не тревожь его, Клара. Ты разумный мальчик, Кристофер, – Ревир наклонился к нему, – ты ведь знаешь, мама будет о тебе заботиться. Ни о чем не надо тревожиться. Просто мы теперь будем жить все вместе, под одной крышей. Мы долго этого ждали. И теперь у тебя три брата, есть с кем играть… ты больше не будешь один.
– Он никогда и не был один, – сказала Клара.
Кречет уже знал этих «братьев». Он боялся их до смерти, потому что они никогда с ним не говорили, только смотрели на него. Большие ребята – десять лет, двенадцать и пятнадцать, – крепкие, плечистые, в отца, и у всех отцовские темные волосы и спокойные синие глаза. Казалось, они выжидают – что Кречет скажет, что он сделает? Несколько раз Ревир привозил их к Кречету, хотел, чтобы они познакомились поближе, и каждый раз ему приходилось одному говорить за всех, даже Клара и та молчала. Ревир говорил, как они станут все вместе ходить на охоту, на рыбалку, ездить верхом. Говорил, как они станут вместе помогать по хозяйству. Говорил про школу… А мальчики молчали, разве что Ревир клещами вытянет из них два-три словечка, но эти слова ровно ничего не значили.
– Послушай, все будет прекрасно. Ты и сама это знаешь, – сказал Ревир Кларе.
Она пожала плечами, однако улыбнулась. Достала сигарету и подалась вперед, чтобы Ревир дал ей огня; о Кречете на минуту забыли, и он как завороженный разглядывал горящую спичку и красноватый мерцающий огонек на кончике сигареты, будто видел их первый раз в жизни. Надо замечать каждую самую малую мелочь, может быть, тогда заставишь время идти помедленней, потому что сегодня случится что-то очень важное, и это страшно…
– Нехорошо мальчикам расти так… без матери, – говорил меж тем Ревир.
Кречет всегда зорко следил за людьми, которые появлялись около матери. Он видел, как им передается от нее какая-то кошачья уютная непринужденность, даже если пришли они злые и недовольные. Вот и этот огромный Ревир, у него такой квадратный подбородок и широкий, умный лоб, изрезанный морщинами, но даже он сейчас глядит на Клару так, будто между ними проносятся какие-то неразличимые, слепящие искры. Кречет быстро перевел глаза на мать – что же это видит в ней Ревир? – но не увидел, не поймал. Мать улыбнулась ему, блеснули зубы. Это была совсем особенная улыбка – только для него. Прямо на глазах у этого человека с такими большими руками, что он, наверно, может сделать им обоим очень больно, эта улыбка говорила Кречету: наконец-то мы здесь, вот они мы, вот повезло-то!
