— А если они не согласятся отпустить всех заложников? — спросил Чесноков. — Как тогда?
Четвертаков повернулся к нему, опершись локтем на спинку кресла:
— Значит, надо заставить. Важно перехватить инициативу. Мы будем диктовать условия, а не они. Деньги только в обмен на заложников.
— А вы, как я погляжу, оптимист, — вздохнул Чесноков. — Лично мне задача не кажется такой уж простой. И в мгновенном результативном штурме я тоже не слишком уверен. Если начать штурмовать башню в открытую, оставшиеся заложники погибнут. Но соглашаться на телемост надо. Это однозначно. Даже если нам не удастся уговорить Президента и остальных лиц, указанных в списке, мы выиграем время. Но, мне кажется, было бы много лучше, если бы телемост состоялся. Затем дадим террористам выйти из здания и скрутим их. Так будет безопаснее и для спецназовцев, и для заложников.
— Я согласен с полковником, — буркнул капитан- спецназовец. — Здесь их спеленать проще и риск меньше.
— А вы как считаете? — Ледянский повернулся к Трошину.
— Надо согласиться на их условия, а там посмотрим. Получится обойтись без жертв — хорошо. Не получится — хуже, но ведь это не катание на санках с горки, а штурм. Фактически — война в миниатюре.
— Что скажет Министерство обороны? — Ледянский смотрел на Третьякова, а тот — в окно. На башню.
— Мы имеем дело с профессионалами, — не поворачиваясь, произнес тот. — Людьми, уже убивавшими. Для них не составляет проблемы нажать на курок. Душевных колебаний здесь не будет, и не надейтесь. Это не предположение, а проверенный факт, — Третьяков вздохнул и повернулся лицом к собравшимся. — Вариантов всего два, хотя многим здесь кажется иначе. Первый — мы отдаем им деньги, устраиваем телемост, а затем отпускаем всю эту шайку-лейку. Затребуют самолет — даем самолет. Пусть летят, куда им вздумается. Возможно, удастся договориться с местными властями о выдаче. Это оптимальный вариант. Есть еще второй, худший, но куда более реальный: Президент и остальные не соглашаются на проведение телемоста. В таком случае нам останется только отдать деньги в обмен на детей, а затем штурмовать башню. Скорее всего террористы все-таки успеют взорвать шахту, и вся конструкция попросту обвалится, похоронив под собой и заложников, и спецназовцев, и самих террористов.
— Кстати, относительно разрушения башни, — заметил Трошин. — Я отправил людей за специалиста- ми-архитекторами. Они должны дать заключение о последствиях взрыва. Возможно, все не так страшно, как кажется на первый взгляд.
— В свое время в прессе была полемика как раз по этому поводу, — вступил в разговор Седнев. — Так вот, там очень убедительно доказывалось, что подобные страхи совершенно не обоснованы.
— Террористам наплевать, что именно было написано в той газете, — усмехнулся Третьяков. — Они просто взорвут башню, и все. Других вариантов нет. И, к сожалению, мы ничего не решаем. Все зависит от Президента и его окружения. Либо они соглашаются на телемост и заложники остаются живы, либо отказываются и заложники, практически гарантированно, погибают.
— По-моему, вы рисуете картину в слишком уж мрачных тонах, — заметил Четвертаков.
— А вы как думали? — подался к нему Третьяков.— Тут вам что, филателистский клуб? Вы сюда марками меняться приехали? «Заставить», — передразнил он. — Кого вы собрались заставлять? Там два десятка хорошо вооруженных людей. Судя по всему, участников чеченской войны. Бог вам в помощь, конечно, но учтите: любой из этих парней взнуздает вас, как лошадь, и прокатится по кругу. Каждый из них за последние три года убил столько народу, сколько вам не придется и за десять жизней! У этих парней вот здесь, — он постучал себя по груди, — ничего нет, кроме ненависти. Они злы на весь мир и на генералов в особенности.
— С чего это вы взяли?
— У вас есть дети?
— Предположим, есть.
— Сын? Дочь?
— Сын.
— Сколько ему лет?
— Допустим, двадцать один. Я не пойму, какое это имеет значение?
— А я вам объясню. Ваш сын ведь был призван в армию как раз в разгар чеченской кампании, не так ли? Где он проходил срочную службу? В Кантемировской? В Тамани? В Театре Советской Армии? В ЦСКА? Или вообще не проходил? Списан в запас по плоскостопию? — Четвертаков промолчал. — Вот за это они вас и ненавидят. А вы собираетесь их что-то там заставлять. — Третьяков вновь отвернулся к окну, подпер подбородок ладонью. — Не смешите людей, генерал.
— Выбирайте выражения, полковник, — побагровел тот.
— Да я только этим и занимаюсь, — ответил Третьяков, не поворачиваясь.
— Полковник, давайте не будем переходить на личности, — спокойно произнес Ледянский. — Итак, если я вас понял правильно, то в случае решения штурмовать башню делать это нужно при первой же удобной возможности, не оттягивая и не считаясь ни с чем, поскольку террористы не отпустят оставшихся заложников, как бы мы ни настаивали. Правильно?
Третьяков изумленно обернулся и уважительно хмыкнул:
— Абсолютно. Но только прежде чем вы отдадите соответствующий приказ, представьте, что там, в башне, среди заложников, ваша жена и ваши дети.
Ледянский едва заметно вздрогнул и в упор посмотрел на Третьякова. А тот уже снова уставился в окно, так что взгляду генерала открылась только широкая, обтянутая шинельным сукном спина.
Несколько секунд генерал смотрел в эту безразличную спину, а затем коротко скомандовал:
— Время. Командиров штурмовых групп в автобус. Снайперам приготовиться.
— Вы пойдете сами? — спросил Четвертаков. — Может быть, кого-нибудь из офицеров послать?
— Нет, — ответил тот. — Как командир штаба я имею полномочия принимать оперативные решения, это раз. Второе: если на переговоры придет генерал, это убедит террористов, что к ним и их угрозам отнеслись серьезно.
16:06. Конференц-зал
Гера «выплывал» из наркотической дымки плавно, словно рассеивался золотой туман перед глазами. И так же плавно приходила боль в разбитом лице, в боку, в руках. Он так и не ширнулся нормально. Вторую половину дозы вколоть не успел. Не дали, гады. И «баян» отобрали. Кэп, сука. Сам на «колесах» сидит, решил на халяву поживиться. А там кайфа было на полштуки баксов. Тварь. Морду еще разбили. Ладно, припомнится. Когда все закончится, он, Гера, достанет этих двоих — начальника и выб...ка-сержанта даже из-под земли. Достанет и закопает снова. Тепленькими.
Он пошевелился, и боль резким скачком рванула вперед. Растеклась по телу. Все болело, все. Падлы, твари дешевые. Гера поднял руку, коснулся лица и застонал, не столько от боли, сколько от злости. Не морда, а что-то страшное, распухшее, бесформенное.
— Че, Герыч? — подсел рядом Губа. — Больно, да?
— Пошел на х..! — заорал тот и снова застонал. Сморщился.
Подсохшие было ссадины и царапину полопались, и по разбитому лицу снова потекли капельки крови. Эти еще, заложники хреновы, пялятся, пялятся. Морды, что ли, никогда разбитой не видели, козлы? Забыли, что такое разбитая морда? Сейчас напомним.
