Его губы скользили по ее лбу.
— Ты должна быть осторожнее, — прошептал он ей в волосы. — Вы с девочкой слишком драгоценны.
— Могу я подарить ей поцелуй на ночь?
Джозеф сопроводил ее, неизменно держась в двух шагах позади. Ссутулившись, он застыл в проеме, а она лобызала веки дочери, что дрожали, словно у котенка. Ангелика прошептала:
— Мамочка, я видела летающего человека. Он был верхом на розовом и синем звере со страшными зубами.
— Я прогнала его, сладкая любовь моя, — отвечала Констанс, укрывшись от Джозефова взора. — Спи, спи.
Страж отвел Констанс обратно в постель, баюкая ее перебинтованную руку с преувеличенной, насмешливой заботой, маскируя угрозу насилия нежностью, и новое распределение ролей в доме сделалось ясным до ужаса.
XXI
Она была пробуждена внезапно этим шепотом: «Девочка», — и глаза ее узрели новейшую картину развращения: он сидел в дальнем углу, уже одевшись, заново выбрив до блеска щеки, прилизав волосы, оклеив чело пластырем, держа на коленях Ангелику, из-под ночной рубашки коей выглядывали рассогласованные ножки — пародия на живописных мать и дочь. Заметив, что Констанс сконфуженно моргает, они захихикали. Она проспала все на свете; ей следовало свидеться с Норой прежде Джозефа.
— Ты уже был внизу? Приготовила ли Нора завтрак? Ты должен был меня пробудить. Ангелика, пойдем со мной вниз, предоставим папочку самому себе.
— Нет, — ответствовал он с ледяной улыбкой. — В данный момент я подпал под чары Ангелики.
Сбегая в кухню и шеей ощущая гудение крови, она слышала его елейные речи: «Твоя мамочка, Ангелика, понимаешь, она…»
— Ваша рука, мэм, — начала Нора, но Констанс прервала ее настойчивыми указаниями; она умоляла ирландку притворно выказать радость, ибо синий сосуд нашелся, печаль, ибо он разбился, и стыд, ибо Нора стала причиной треволнений хозяина и ранения девочки.
— Мэм, я не могу, — замялась Нора, однако Джозеф уже нисходил по лестнице, неся с собой Ангеликин смех.
— Смотворно! — восклицала Ангелика. — Совершенно смешеторно!
Нора облобызала Ангелику, пока Джозеф взирал на них; лицо его оставалось нечитаемым.
— Твоя мама мне все сказала. Ты порезалась, деточка?
— Нет! — сказала Ангелика. — Это розовый тигр укусил мои пятки!
— Ангелика, довольно, — сказала Констанс. — Нора, она повредилась через принадлежащий тебе предмет.
— Мэм?
— Если ты ценишь свое место, тебе следует трудиться с большим тщанием.
— Да, мэм.
— Нора, — заговорил Джозеф медленно и победительно. — Твоей хозяйке нехорошо. Она нуждается в отдохновении. Проследи, чтобы ничто не нарушало сегодня ее покоя и одиночества. Никаких посетителей, прошу тебя, — и займи Ангелику, дабы она не обеспокоила свою мать. Я выразился понятно?
— Да, сэр.
— Полагаю, мои предписания будут выполнены в точности.
— Конечно, сэр, — отвечала служанка, потупив взор.
Он поднялся.
— Ну, Ангелика, поцелуй-ка нас, — сказал он, заводя новый порядок утреннего отбытия. Все сместилось. Дитя коснулось влажными губками отцовской щеки. Уголки его и ее рта встретились. — Прощай, Констанс.
Он ушел, и ни ребенок, ни прислужница не встретились с нею взглядом.
— Нора, — начала она, — мы не станем понимать его буквально. Он преисполнен стремления…
— Мэм, я никогда не говорю ничего против прикати мистера Бартона. Я знаю, вы бы не хотели, чтоб я ослушалась.
— Что такое ты говоришь?
— Мэм, я не могу причинять ему беспокойство. И вы тоже, вам надо…
— Что мне «надо», тварь? Ты смеешь советовать мне, как разбираться с моими невзгодами? Ты?
— Пожалуйста, мэм, мне надо заняться работой, а вам надо выспаться, отдохнуть, как и сказали хозяин. Я принесу чего-нибудь, чтоб вы уснули. Ангелика, а ну бегом играть на фортепьяно, как хотела бы того твоя мамочка.
Хотела бы? Она что, не стояла сейчас перед ними?
Ее заточение претворялось в жизнь Норой и сопровождалось необычно умелой игрой Ангелики на фортепьяно. Констанс отступила наверх, дабы поразмыслить, однако была встречена Норой и стаканом воды, в сердцевине коего зрело яркое шерстистое облако.
— Прошу вас, мэм, это успокоит вам нервы, как велел хозяин.
— Разрешено ли мне покидать мой дом, дорогая Нора?
— Хозяин ясно сказал, мэм, вам сегодня нужны покой и отдых.
— Можешь ли ты привести ко мне миссис Монтегю?
— Пожалуйста, не просите меня сделать то, что я сделать не в состоянии.
— Я могла бы потрудиться за тебя, пока ты ведешь ее сюда. Ему об этом знать необязательно.
— Пожалуйста, мэм.
— Я понимаю. Нора, ты можешь идти.
Она вылила серебряное снотворное Джозефа. Забравшись на ложе, она переворачивала страницы книги, не видя слов. Она смежила веки, однако уснуть под сенью тени мистера Бёрнэма не смогла. Дверь комнаты была не заперта, но Констанс ее не открывала. В ожидании Энн она прислушивалась, только звонок и не думал звенеть. Ближе к вечеру дверь тихонько отворилась, и Ангелика, сдвинув занавесь вбок, вскарабкалась на кровать к матери.
— Мамочка, я хочу пойти в парк.
— Сегодня я не могу, мой гусик.
— Ты извинишься перед ним?
— Перед кем? Твоим отцом?
— Извинись! — Ангелика сердилась. — Я хочу пойти в парк, я не хочу в школу!
Позднее в дверях объявился и он.
— Тебе лучше, любовь моя? — светло спросил он. Она стояла спиной к окну, отдалившись от него, насколько могла. — Ровно то, чего ты желала, — скромное отдохновение длиной вдень.
— О да, в тюрьме отдыхается замечательно.
Он помрачнел лицом:
— Понятно.
— Я не настолько глупа, как ты себе вообразил, — сказала она.
— До сего момента я никогда не принимал тебя за дуру…
— Я могу умереть, но и в этом случае не позволю причинить Ангелике вред.
— Ты ведешь себя хуже ребенка.
— Не могу представить себе ничего хуже, нежели жизнь ребенка в этом доме.
— Что ты говоришь?
— Я видела тебя, — прошипела она. — Тебя.
— И что же именно ты видела? — усмехнулся он.
— Я тебе не позволю. Я не стану праздно сидеть, я ее не оставлю. Мой конец предрешен — но не ее. Ты меня слышишь?
— Превосходно, ибо ты кричишь. Отдых длиной в день — и ты не в себе более, нежели когда я тебя покинул. — Он сделал к ней шаг, и она коснулась подоконника за спиной. — Пойдем. Поужинаем. После выздоровления тебе, вероятно, скучно. Подышим немного одним воздухом.
