— А Трилипуш встречался с вашими родителями? С родителями Марлоу?
— Ну а как же, дорогуша! Старикам да не представить лучших друзей? Праздники, обеды, все как полагается. А как принято дружить у вас, в заднице мира?
В это время вы, Мэйси, проглядываете бумаги, которые дал вам старый оксфордский архивариус, и замечаете, что о Ральфе Трилипуше там нет ни слова, а вот о проделках Марлоу и Квинта можно много всякого узнать. Марлоу изучал Египет под надзором ныне покойного «дона», то есть преподавателя, по имени Клемент Векслер. Квинт долбил французскую литературу, то есть наверняка лгал насчет греческого, а значит, все его показания предстают перед нами в ином свете. В тот же день вы расспросили служителей библиотек Бодлея и Эшмола, где хранятся египетские штучки. Выяснилось, что Марлоу вечно там ошивался, а про Трилипуша служители ни сном ни духом. И вот вы в тихом храме необязательного образования беседуете с библиотекарем, все больше убеждаясь, что Трилипуш никогда не бывал в Оксфорде, и тут чрезвычайно деликатный молодой человек у вас за спиной говорит:
— Простите, что вмешиваюсь… я нечаянно расслышал… вы упомянули Трилипуша?.. Вы — друг Трилипуша?.. Никогда не думал, что…
— Вы его знаете? — спрашиваете вы слишком уж нетерпеливо, потому что, Мэйси, вы неопытны.
— А как же. А… вы? Сдается, что нет…
— Не имел чести. — Еще одна ошибка, Мэйси, надо было соврать, что вы с ним лучшие друзья. — Вы вместе учились?
— О да. Египет во всем его блеске и очаровании… Но что я вам буду рассказывать, ведь вы с ним незнакомы…
И молодой человек исчезает, не желая ничего добавить к сказанному, но во всяком случае подтвердив, что Трилипуш был в Оксфорде неформально, что, Мэйси, не так уж и плохо. Хотя странно: как этот студент в 1922 году, на вид лет восемнадцати или девятнадцати, мог ходить на оксфордские занятия вместе с Марлоу, Квинтом и Трилипушем восемь лет назад? Загадки громоздятся друг на дружку. И пока вы, озадаченный своими открытиями, бредете под оксфордским дождем, я еще сижу в лучезарной запыленной гостиной, отказываюсь от очередной тарелки рахат-лукума и потягиваю странный густой кофе мистера Квинта, а сам он курит длинную необычную сигарету, вставленную в мундштук, и всячески осложняет мне жизнь, хоть я и слышу куда больше, чем он желает мне поведать.
— Почему вы не служили в армии, мистер Квинт?
— Слаб здоровьем, — выдает здоровяк-собеседник.
— Вы получали повестку?
— М-м-м… я бы запомнил. Получить повесточку — очаровательно!
— Контактировали ли вы с капитаном Марлоу, когда он был на войне?
— Bien sur.
[3]
Я ужасно беспокоился, но за ним присматривал Трилипуш… Ральф и Хьюго жили около ужасно мрачных пирамид, оба пирамиды просто обожали. Они воевали с бошами или с черномазыми, в общем, с кем-то, кому пора было задать хорошую английскую трепку. Счастливчики… а потом бедный Ральф отправился воевать в Турцию. Мы думали, мы его потеряли, но такие, как он, выберутся из любого пекла.
Все ладно и складно, да, но вот, Мэйси, вы сидите в тейлоровской штаб-квартире и чешете репу, а перед вами — только что присланная официальная бумага, согласно которой в Министерстве обороны Ее Величества, как и в старом Оксфорде, нет ни единого документа про человека по имени Ральф Трилипуш.
— Мистер Квинт, что, по-вашему, случилось с капитаном Марлоу?
— По-моему?.. Вы, австралы, убийственно циничны. Я думаю то же, что и военные. Я не из тех, кто сомневается в официальных сообщениях. Он бежал со всех ног, дабы полюбоваться на истлевшие прелести какой-нибудь там царицы — и напоролся на смуглых бородатых бандитов. Или рассвирепевших усатых немцев, вероломно, хотя и мужественно отказавшихся признать перемирие. Они его порешили и сказали спасибо судьбе. А по-вашему, что случилось с ним, Феррелл-Зверрелл?
— А писем капитана Марлоу вы случайно не сохранили?
— Разумеется, сохранил и с превеликим удовольствием показал бы их вам не сходя с места, не погибни они несколько месяцев назад вследствие проблем с водопроводом.
— Марлоу упоминал в письмах Пола Колдуэлла?
— Не припомню такого имени… нет.
— Австралийца? Возможно, он занимался с капитаном Марлоу археологией. Или еще чем.
— Как человек, осведомленный о пристрастиях Хьюго, — говорит этот образчик английского мужества, — я бы очень удивился, узнав, что он занимался еще чем с австралийцем. Первопроходцы были не совсем в его вкусе.
Мэйси, я спешу на встречу с вами в тейлоровскую штаб-квартиру, чтобы поделиться информацией. «И что все это значит?» — спрашиваете вы, едва не отчаиваясь. «Слишком рано делать выводы, Мэйси. Терпение, приятель, смотрите на вещи непредвзято!» И я отправляю вас за билетом в Соединенные Штаты Америки. Расходы оплачивают наши клиенты — Гектор и Регина Марлоу и Барнабас Дэвис. Да-да, именно так — Америка, где мы непременно должны поговорить с нашим мистером Трилипушем, профессором Гарвардского университета.
И что же все это значит? Трилипуш, который не учился в Оксфорде и не воевал, очевидно, все-таки учился в Оксфорде и воевал. Человек, который не был знаком с родителями Марлоу, притворился или убедил себя, что их знал, причем был в этом настолько уверен, что притворился перед ними. Или же он все-таки был с ними знаком, и это они мне врали, дабы утаить свои обидные прозвища и умолчать о скандальном поведении, которым они эти прозвища заработали. Далее, Квинт, кажется, намекал, что Марлоу и Трилипуш состояли в интимной связи постыдного свойства. В то же время Квинт и служившие под началом Марлоу люди никогда не слышали про Колдуэлла, а Министерство обороны и солдаты Марлоу никогда не слыхали про Трилипуша. Что может быть яснее?
На этой ноте, Мэйси, отсылаю вам очередную главу повести о наших приключениях.
Ваш Феррелл
Четверг, 12 октября 1922 года (продолжение)
К рукописи: Поместить между авторским введением и дневником раздел «Египет при Атум-хаду». Царь Атум-хаду, которому я обязан академической репутацией и сравнительно скромным достатком (ресурсы почти на нуле, финансовых вливаний ждать еще целых десять дней), правил в
Дневник: Посетил банк, дабы представиться управляющему. Убедился, что счет открыт и банк готов принять крупные суммы из-за границы. Сообщил о своем местонахождении, дабы меня тотчас поставили в известность о получении первого перевода от «Руки Атума, Лтд.» (ожидается 22 октября). Объяснил необходимость беспрепятственно пользоваться услугами луксорского отделения банка после того, как переберусь на юг. Современному исследователю, мой читатель, стоит загодя подстраховать себя с финансовой стороны.
Будучи хорошо принят в банке, я провел остаток 12 октября в борьбе не с массивными вратами гробницы, не с упрямством рабочих бригад, не с боязливыми иероглифами, что исчезают, едва их коснутся обесцвечивающие лучи солнца, но с франко-египетской бюрократией. До какого положения низвела она исследователя! А ведь раньше, в золотом веке, мужчины отправлялись в пустыню, не прося ни помощи, ни разрешения. Рекомендательными письмами им служили ум и любопытство, даже ученые степени тогда не имели значения: Бельцони был цирковым силачом из Италии, Говард Вайс специализировался на подрывных работах, и все равно страна завлекла обоих мужчин в свои объятия — и щедро вознаградила за любовь. Бельцони попросту перетаскивал саркофаги на своей мускулистой спине; Ферлини сносил верхушки девственных пирамид, словно медведь, что вскрывает пчелиные ульи, и извлекал спрятанные в них манящие сокровища. Профессиональный теннисист Ф. П. Майер, тщетно пытаясь осмыслить принципы строительства пирамид, нанял бригаду местных рабочих и внимательно следил за тем, как они трудятся, устают и утомляются, как они разбирают небольшую пирамидку VI династии камень за камнем, перекатывают их по пустыне на примитивном рольганге, обтесывают идеальные блоки, придают им грубые, случайные, «естественные» формы — и хоронят в далекой каменоломне. Доказать ему почти ничего не удалось, зато посчастливилось найти в почти пустой центральной камере пирамиды крошечную позолоченную статуэтку Анубиса. Дети Майера, кажется, расплавили ее после того, как он сошел с ума, убедил себя в том, что имя царя V династии Шепсикра есть некая анаграмма, и умер. Как бы там ни было, Египет покорялся мужчинам. Они появлялись, рыли землю, рисковали, уезжали прочь со своими находками — и их имена попадали в пантеон. И хотя научная ценность их методов и достигнутых результатов для меня подчас сомнительна, эти люди по меньшей мере не ждали, пока сонные французы из каирских кабинетов вчитаются в заявление о получении «археологической концессии», по которой мумифицирующиеся в приемных исследователи обязаны отправлять пятьдесят процентов находок в ненасытную утробу государственных музеев Египта.
