— Четыре лестничных пролета, шестьдесят четыре ступени снизу доверху, и вяз во дворе. Маленький сегодня лазал бы по нему. Слышишь, Карой? В нашем дворе растет де… — а, ладно, он заигрался солдатиками…
— Плитки выложены, чтобы смотрелось как византийская мозаика… Точно, какая-нибудь советская сволочь разбила…
Но он рос, и никакие указания родителей или обычаи не могли защитить его от лавины английских слов и американских привычек. Друзья, фильмы, школа, книги, телевизор: Кливленд и Голливуд занимали куда больше места в изученной вселенной, чем тот неизвестный далекий город, черно-белые истории из давнего прошлого, непонятная, назойливая, провинциальная политика и язык, на котором не мог говорить никто из друзей, но который кое-кто из них сравнивал с бульканьем слизистых инопланетян из «Звездных войн».
Мальчишка огласил себе приговор изгнанника за три года до его исполнения: в девять лет он заявил родителям, что ему надоело, что люди зовут его «кэ-РО-ли» вместо «КА-рой», и поэтому отныне зовите его Чарлз — просьба, с радостью принятая всеми, кроме родителей; но только в двенадцать лет венгерские слова наконец уступили место английским. Двенадцатилетний Карой-венгр проспал в оцепенении внутри Чарлза-из-Огайо все старшие классы, колледж и бизнес-академию, ненужный, незамеченный, нежеланный.
Его венгерский перестал развиваться в двенадцать, но прирос к Чарлзу, как рудиментарный орган. Чарлз говорил по-венгерски только в редких личных разговорах с родителями в присутствии посторонних. И так языковой раздел обернулся неизбежным культурным. В особенности отец считал Чарлза иностранцем, которого нужно образовать, чтобы он вернулся к своим корням.
— Адмирала Хорти не поняли, — начинал лекцию отец, брезгливо отодвинув в сторону Чарлзов учебник истории для 11-го класса с единственным упоминанием участия Венгрии во Второй мировой войне, списком «Другие фашистские государства» на полях. — У американцев нет вкуса ни к чему, кроме черного и белого. Там были не просто плохие и хорошие. Это не ковбойско-индейское кино с Джоном Уэйном,
[6]
понимаешь? Скажи это своему смешному учителю. Хорти, сколько мог, не пускал нацистов и притом воевал с русскими. Кому еще, твоя маленькая школа думает, удалось бы такое? Черчиллю? Между прочим, можешь просветить своего учителя того, что в этой стране сходит за историю: подлинное название надругательства на странице 465 — Трианон.
Но выждав время, Карой-венгр однажды очнулся. Революция 1989 года в Восточной Европе и никогда не покидавшая Чарлза вера в то, что ему суждено лучшее, нежели остальным одноклассникам, заставили его сказать рекрутеру: «Да, я бегло говорю по-венгерски, и мне интересно участвовать в создании отделения фирмы в Будапеште». Неожиданно Карой вновь стал ценным и уважаемым членом Чарлзова списка внутренних действующих лиц и исполнителей. К сожалению, Карою все еще было двенадцать. И как следствие этого, спец по инвестициям, прибывший в Будапешт в октябре 1989-го после трех месяцев совсем уж детсадовского тренинга в Нью-Йорке, был нахальным, своевольным молодым венчурным капиталистом со стилем, интеллектом и чутьем, который по-венгерски, неведомо для нанимателей, говорил с потенциальными получателями инвестиций совсем как двенадцатилетний мальчик в хорошо одетом теле взрослого мужчины.
Однажды утром Джон сидел на диване в Чарлзовом кабинете и фотографировал Чарлза, принявшего за столом серьезный вид, а картина в окне за спиной хозяина состояла на треть из Дуная, на треть из Замкового холма, на треть из помазанных пористыми облаками небес. На фотографии, которую Чарлз послал домой родителям, перед ним на столе пять стопок бумаг. Все стопки разной высоты, и Чарлз объяснил полузаинтересованному Джону, чем занимается целый день почти каждый день.
По утрам офис-менеджер Жужа, венгерка, мостила новые папки в кожаных обложках с тисненой эмблемой компании (рыцарь высоко подымает меч и вглядывается во тьму впереди, закрывая собой растрепанную почти голую девицу). Вот эта куча бумаг слева — Чарлз похлопал столп из брошюрок, — содержит ВЗ — «Входящие запросы»: письма и материалы, отчаянно агитирующие за старые социалистические государственные предприятия, нуждающиеся в частных инвесторах, за изобретателей, испрашивающих стартовый капитал, за молодых дельцов, захотевших открыть казино, и так далее.
В полдень Жужа уносила с правого края стола почти столь же неустойчиво высокую стопку: РО — «Резюме отказов». Здесь лежали вчерашние государственные фирмы, не стоящие оживления по своей полной бесполезности и не имеющие ценности даже как утиль, прожектеры, по несостоятельности не заслуживающие и собеседования, а также молодые менеджеры, чья неопытность такова, что Чарлз в изумлении качал головой. Чарлз быстро сделал вывод, что практически весь класс управленцев в этой стране либо лишен опыта, либо отягощен годами вредного опыта — спасибо неадекватному, беспомощному, аморальному социализму.
Между башнями венгерских надежд и отчаяния, почти близнецами, — три заметно меньшие стопки. Первая — «Кандидаты на рассмотрении» — составлена из предложений, достаточно интересных, чтобы одобрить дальнейшие собеседования, посещения на месте, запрос финансовых данных и так далее. Эти папки — с категорически загнанным в четыре строчки резюме своих соображений — Чарлз отсылал управляющему партнеру отделения, сорокачетырехлетнему вице-президенту из Нью-Йорка без единого слова по-венгерски, но с девятнадцатью годами работы на Уолл-стрит. Этот начальник чересчур полагался на Жужу и двуязычных младших членов команды. Впрочем, негодуя на свою внезапную ненужность, он то и дело читал им визгливо-властные нотации о том, «как это делается в Штатах».
Поначалу Чарлз с нетерпением хватался за те немногие проекты, которые вице одобрял для дальнейшего изучения — «В разработку». Но действие, которого он так ждал, почти всегда разочаровывало. Чарлзу было смешно на собеседованиях с талантливыми молодыми бизнесменами, которые просили американских денег, взамен уступая лишь мизерную часть гипотетической прибыли; на мучительных выставках, где модели никак не хотели выполнять свое гипотетическое назначение, а изобретатели становились сначала болтливыми, а потом плаксивыми; в поездках на государственные фабрики, каждым винтиком смехотворные ровно настолько же, насколько многообещающими были их описания, вышедшие из-под пера американских рекламных агентств.
— Почти всегда, — вздыхает Чарлз.
Но из каждых пяти процентов Рассматриваемых Кандидатов, одобренных вице-президентом и продвинутых до «В разработке», сколько-нибудь тщательный анализ выдерживают, может быть, пять процентов. Они становятся низенькой стопочкой ВК — Верных Кандидатов. Эти папки вновь попадают к вице вместе со вторым резюме Чарлза, которому на этот раз позволено распухнуть до пяти строк, поскольку разрешается добавить одну строчку «Рекомендации аналитика». Но за неполных семь месяцев работы Чарлз не увидел вновь ни единого из своих ВК. Какие-то отбрасывает вице, с первого взгляда безошибочно замечая мелкие недочеты в бумагах, наивно собранных Габором. Другие получают его визу только затем, чтобы их забраковал нью-йоркский офис как недостаточно эффектные или перспективные по прибылям для первого венгерского проекта компании.
