Китаец сперва не хотел ехать с ними, но ему предложили
тройную оплату, и тогда он согласился.
Его привезли в небольшой загородный дом, провели в дальнюю
комнату.
В этой комнате стояла расписная шелковая ширма, украшенная
изображениями драконов и тигров. За этой ширмой сидел человек.
— Я не видел его лица, гаспадин! — воскликнул
китаец. — Только луку!
— Руку? — переспросил Маркиз.
— Да, гаспадин, луку!
Человек за ширмой выставил руку. Он не сказал ни слова, так
что Ван не слышал его голоса. Его провожатые велели сделать на руке незнакомца
такую же татуировку — коронованного скорпиона, только корону сделать не
зубчатой, как у остальных, а в виде царского венца.
Господин Ван выполнил свою работу, с ним расплатились и
увезли обратно в мастерскую.
Больше он не видел никого из тех людей…
— Плошло много влемени, гаспадин… — проговорил
китаец вкрадчиво. — Плошло много влемени, и ты велнулся?..
— Кто вернулся? — удивленно переспросил
Маркиз. — Вы меня с кем-то путаете, господин Ван!
Китаец внезапно схватил его за левую руку, задрал рукав, обнажив
запястье.
Леня пытался сопротивляться, но его внезапно охватила
удивительная слабость, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Голова у него
кружилась все сильнее, стены подвала завертелись вокруг него, как карусель.
Китаец удивленно уставился на его руку, и глаза снова
сузились в черные щелочки.
— Извини, гаспадин… старый Ван осибаться…
— Ошибаться?.. — повторил за ним Маркиз.
— Осибаться… — закивал китаец. — Я думать,
что ты и есть сколпион… думать, что ты плишел за мной…
Маркиз хотел что-то ответить, но в глазах у него потемнело,
и он потерял сознание.
Лола оставила машину за два квартала до театра, поскольку на
набережной реки Фонтанки всегда были проблемы с парковкой. Пу И повизгивал у
нее под мышкой и требовал, чтобы спустили на землю и дали побегать, но Лола
была неумолима.
— Лучше не проси, дорогой, ты весь измажешься, и нас не
пустят в театр! — говорила она строго.
Пу И прекрасно изучил свою хозяйку и теперь был просто
уверен, что Лола заботится исключительно о своем новом светлом пальто. И впрямь
Лоле вовсе не улыбалось вытаскивать своего питомца из лужи, обтирать ему лапы и
вообще возиться со своим сокровищем здесь, в театре. При виде закрытых по
дневному времени парадных дверей, при виде многочисленных ярких афиш и
фотографий из спектаклей Лолу охватили ностальгические чувства.
Как счастлива она была когда-то на театральных подмостках!
Как тепло принимала ее публика! Как много хорошего писали о ней в газетах, и
даже сам широко известный театральный критик Пеликанский назвал ее как-то вновь
явившимися миру Сарой Бернар, Сарой Сиддонс и Верой Комиссаржевской в одном
лице! Какие огромные букеты роз присылали ей поклонники! Как ценили ее
режиссеры, как уговаривали принять участие в их постановках!
Она все бросила — и ради чего? Вернее — ради кого? Ради
этого типа, который заставляет ее заниматься непосильным домашним трудом,
совершенно не ценит ее талантов, насмехается над ее любовью к Пу И и все время
требует еды!
Странно, что во время этого страстного внутреннего монолога
Лолин компаньон на другом конце города не почувствовал желания икнуть. Но если
бы она высказала все, что накопилось в душе, Маркизу в лицо, он не преминул бы
кротко заметить, что публика, возможно, принимала ее неплохо, но самой публики
было не так уж много, потому что играла Лола преимущественно в маленьких
заштатных театриках, где зрительный зал мест на восемьдесят, а то и меньше. И
что в газетах о ней, конечно, писали, но это тоже были крошечные заметочки в
мелких, незначительных газетенках. И всего один раз замусоленная, отвратительно
пахнущая дешевым табаком тетка с радио брала интервью лично у нее, Лолы, так
интервью это промелькнуло в какой-то передаче только через два месяца, и то
больше половины вырезали.
И что критик Пеликанский, конечно, говорил ей комплименты и
называл Сарой Бернар и иже с ними, но был он тогда здорово пьян, вязался к Лоле
как репей, а когда она наконец не выдержала и послала этого волосатого
орангутанга подальше, то он вслед обозвал ее бездарностью и ничтожеством, что,
конечно, было полным враньем. Так что верить ему нельзя ни в каком случае.
Насчет того, что режиссеры рвали ее на куски, тоже явное
преувеличение: когда Лоле осточертели продуваемые всеми ветрами пыльные
гримуборные и завистливый шепот коллег за спиной и она заявила, что уходит из
театра, главный режиссер, который утверждал, что без Лолы театр просто пропадет
и у него исчезнет вдохновение, не стал рвать на себе волосы, а мигом нашел ей
замену.
Ужасно, что все это горькая правда, поняла Лола, и еще более
ужасно то, что Маркиз узнал все когда-то давно от самой Лолы, она, как наивная
дурочка, делилась с ним своими проблемами и неприятностями, выбалтывала все,
что наболело, накопилось на душе, плакалась ему в жилетку и рыдала на плече. И
вот теперь она стоит здесь, у входа в храм Мельпомены, всеми покинутая, в
полной безвестности и чувствует себя ужасающе несчастной.
«Действительно, — опомнилась Лола, — что это я
торчу здесь, как будто не знаю, что днем театр закрыт? Это подозрительно.
Пуишечка, нам не сюда…»
Она пристроила песика поудобнее и в последний раз бросила
взгляд на стенды с фотографиями из спектаклей текущего репертуара. И тут в
глазах у нее потемнело, потому что она увидела нечто знакомое. Знакомое и
неприятное.
Театр на Фонтанке ставил пьесы преимущественно классического
репертуара: Чехова и Островского, Шекспира и Теннесси Уильямса, Бертольда
Брехта и Бернарда Шоу. И вот в сцене из «Пигмалиона» мелькнуло знакомое лицо.
— Не может быть… — прошептала Лола, ощутив, как
холодеют руки и ноги предательски подкашиваются в коленях. — Неужели это
Жанка? Не может быть…
Сердце отказывалось верить глазам, но вот же подпись под
снимком:
«В роли Элизы Дулиттл — Ж. Короленко».
От сердца отлегло, потому что фамилия ее однокурсницы, той,
кого Лола терпеть не могла все четыре с половиной года учебы в театральном
институте, была Гробовая. Ну да, Жанна Гробовая, досталась такая звучная
фамилия от родителей, что тут сделаешь, надо терпеть. Или замуж выйти поскорее.
Но все на курсе были уверены, что с замужеством у Жанки ничего не вы??дет.
Крупная, крикливая, вся какая-то топорно сделанная, с
толстыми ляжками и тяжелой походкой, Жанка не пользовалась успехом у них на
курсе. Парни от нее шарахались, их отпугивали ее грубоватость и громкий голос,
девчонки терпеть не могли Жанкину бесцеремонность и нахрапистость, педагогов не
устраивала ее неуклюжесть и южный акцент в речи.
