Эбби невольно рассмеялась.
Мэтт улыбнулся в ответ, но тут же снова помрачнел.
– Я думаю, эта леди видела слишком много монстров с близкого расстояния. И хотя твой покорный слуга для нее открытая книга, она утверждает, что не может читать мысли Бена, и я полагаю, что именно по этой причине ей будет особенно трудно подпустить его по-настоящему близко к себе.
– И чем дольше этот маньяк будет оставаться на свободе...
– Тем хуже для них обоих. В настоящий момент Кэсси – это единственная нить, связывающая нас с убийцей. Хрупкая, ненадежная, но единственная... – Мэтт задумался. – И убийца это знает.
* * *
Он завел музыкальную шкатулку и стал слушать музыку, следя с рассеянной улыбкой за парой игрушечных танцоров, скользящих по бесконечному кругу.
Он устал, ему нужно выспаться, потому что на завтра было намечено много дел. Но кое-что предстояло сделать прямо сейчас.
Первым долгом он открыл коробку, в которой хранил свои сокровища, и перебрал их все по одному, как всегда делал перед сном.
Ожерелье Бекки Смит.
Брошка с павлиньим пером Айви Джеймсон.
Обшитый по краю кружевом носовой платочек Джим Керквуд.
Платок помялся и испачкался с того момента, как он присвоил его себе несколько дней назад, затвердел от засохшей спермы, но это свидетельство реакции собственного организма лишь вызвало у него на губах довольную улыбку.
Он взял в руки и принялся изучать при свете лампы свой самый последний трофей – трусики Дианы Рэмзи. Так приятно было чувствовать на ощупь их шелковистую ткань. Ему нравился рисунок из голубых и зелененьких цветочков. Ему нравился исходящий от них запах.
Он поднес трусики к лицу и продержал их несколько минут, вдыхая и наслаждаясь, затем бережно убрал их в коробку вместе с остальными вещами.
Он закрыл коробку, отнес ее к комоду и аккуратно поставил рядом с квадратным куском черного бархата, занимавшим центральное место прямо под зеркалом.
На бархатной подстилке остались всего две монеты: десятицентовик и полтинник.
Он нахмурился, разглядывая их, вспоминая, почему они так важны.
Ах да! Знаки его любви. Он должен был оставлять эти символические знаки своей привязанности на память дамам. Это было... очень важно. Ему нельзя забывать, как это важно.
Итак, осталось еще две.
Разумеется, он уже выбрал их. И он уже знал, что с ними сделает. Вот только одно затруднение... которая из них будет первой?
Иди, мальчик, погуляй... за пальчик девочку поймай... закричит – не отпускай...
Он поднял взгляд, с печальной улыбкой посмотрел в зеркало и ничуть не удивился, не увидев никакого отражения.
* * *
Кэсси проснулась, словно подброшенная пружиной, понятия не имея, что потревожило ее блаженный покой. А потом, в тот самый момент, когда Бен приподнялся на локте рядом с ней, она вспомнила.
– Эй! – Он ласково провел пальцами по ее лицу. – С тобой все в порядке?
Руки у него всегда были теплые. Ей это нравилось. У нее появлялось желание замурлыкать по-кошачьи всякий раз, как он дотрагивался до нее.
«Наверное, мне должно быть стыдно», – подумала Кэсси.
– Со мной все в порядке, – ответила она наконец.
– Ты вскрикнула во сне.
Кэсси посмотрела ему в лицо, внимательно и напряженно вглядываясь, словно запоминая его черты при свете лампы.
– Наверное, приснился дурной сон.
– Ты его не помнишь?
– Вообще-то нет. Там было что-то по поводу зеркала... И я никак не могу избавиться от музыки. – Она внезапно нахмурилась. – До сих пор не могу.
– Что за музыка?
– Целый день у меня в голове тренькает какой-то навязчивый мотивчик. Он мне вроде бы знаком, но я никак не могу вспомнить.
– Может, я его узнаю? Кэсси улыбнулась:
– Поверь, ты не захочешь слушать мое пение. Мне медведь на ухо наступил.
– Правда? – Он устроился поудобнее рядом с ней, подложив одну руку под голову. – В это трудно поверить. У тебя такой мелодичный голос.
– Должно быть, это наследственное. Поверь, я не могу напеть даже детскую песенку.
Кэсси не помнила, когда он успел натянуть одеяла на них обоих, но ее это порадовало. Не то чтобы она смущалась, но все-таки ей было немного неловко лежать рядом с ним голой.
Немного? Это было мягко сказано.
Удивительная все-таки вещь – страсть. Неудивительно, что о ней написаны целые тома. Впервые в жизни Кэсси поняла, что имеют в виду люди, когда говорят, что страсть лишает их разума.
– Кэсси?
Она вздрогнула и посмотрела на него.
– А?
– Ты как будто куда-то ушла. Где ты была?
Кэсси подумала, что у нее, наверное, горят уши, выдавая ее с головой. Ей пришлось откашляться.
– Нигде я не была. Который час?
Он заглянул на тумбочку через ее плечо.
– Двенадцатый час.
– Мне надо вывести Макса погулять.
– Я сам его выведу. Позже. – Бен наклонился и поцеловал ее глубоким и долгим поцелуем.
К тому времени, как он оторвался от ее губ, руки Кэсси уже крепко обвивались вокруг его шеи. Откуда взялись эти дурацкие одеяла? Она хотела, чтобы они немедленно исчезли куда-нибудь.
Похоже, Бена посетила та же мысль. Он откинул одеяла и простыню, открывая взгляду обнаженное тело Кэсси. Он не отрываясь смотрел на ее маленькие, смутно белеющие в полутьме груди, его рука нежно прикасалась к ним.
Кэсси приглушенно застонала. Она больше не владела собой. Ее тело каждой клеточкой отзывалось на самые легкие и беглые прикосновения его рук.
Ее глаза закрылись сами собой; кровать исчезла, а вместе с ней и комната, и дом. Весь мир. Остались только его теплые руки, ласкающие ее нагую плоть, вызывающие наслаждение, о котором она раньше даже помыслить не могла. Грудь у нее горела, в животе поселилась ноющая пустота, взывающая о насыщении, а когда его рука проникла ей между ног, она решила, что сейчас умрет.
Он ласкал ее с изощренным искусством опытного любовника, вызывая нарастающее желание, пока наконец она не поняла, что больше не выдержит ни минуты острого напряжения. Чувствуя себя закрученной до отказа пружиной, готовой вот-вот разжаться, Кэсси уже собралась было умолять его прекратить бесконечно затянувшуюся пытку, но смогла издать лишь беспомощный стон.
