Квентин не успел рта раскрыть, как Дайана заговорила:
– Знаешь, ты прав. Ключ-карточка у меня размагничивается так быстро... – Она осеклась.
Квентин догадался, что мысли ее находятся сейчас где-то далеко, поэтому не стал задавать вопросов.
– Да, наши электромагнитные волны как-то влияют на них, и карточки размагничиваются, – сказал он.
– А вот кредитные карточки не размагничиваются дольше, – продолжала Дайана.
– Они не перемагничиваются. Не то что ключи.
Девушка едва заметно кивнула:
– Понятно. Значит, магнитная информация на кредитках рассчитана на более длительный срок. Она сильнее и потому меньше поддается нашему воздействию.
– Теоретически да.
– А мобильные телефоны? Они у меня работают не больше двух недель. Я устала скандалить с телефонными операторами. Они ничего не могут объяснить. В конце концов я просто перестала ими пользоваться.
– То же самое, что и с карточкой-ключом. Наше электромагнитное поле воздействует на все магнитные и электронные устройства, особенно если мы носим их с собой.
– Но ты-то мобильник носишь. Вон висит у тебя на поясе.
– Мы разработали для них особый чехол, прорезиненный. Аккумулятор, конечно, все равно садится быстрее, чем у других, но какое-то время уверенно можно пользоваться.
– А я все думала почему. – Дайана повернулась к нему. – Не дашь мне позвонить?
– Звони, конечно. – Квентин снял с пояса телефон. Ему казалось, что он догадывается, с кем Дайана собирается разговаривать и о чем. Еще он понимал, что девушке не следовало бы сейчас поднимать такую тему, но для того, чтобы отговорить ее, нужны были аргументы, а у него их не было.
Минуты две Дайана с любопытством разглядывала чехол, затем открыла телефон, бормоча:
– Извини, я по международному. Мой денежный мешок скорее всего сейчас в Лондоне.
Квентин сделал вид, что не расслышал.
– Я могу выйти, если хочешь, – сказал он.
Дайана посмотрела на него так, словно увидела в первый раз:
– Нет, напротив. Останься.
Квентин кивнул, хотя не был уверен, что ему следует находиться в комнате. Странный, неживой блеск мелькнул в глазах Дайаны – такой же, какой Квентин видел, когда они находились в пещере. Лицо ее напоминало сейчас неподвижную маску, необычайно хрупкую, готовую раскрошиться при первом же неосторожном прикосновении.
В ожидании ответа Дайана повернулась к окну, снова стала разглядывать сад. Внезапно она встрепенулась:
– Да, привет, Шерри. Это я. Что? Очень занят? Спасибо, я подожду.
– В такой поздний час он еще на работе? – спросил Квентин, быстро высчитав лондонское время.
– Он работает все время, семь дней в неделю. Его помощники – по шесть, но каждый день перерабатывают. За каждый лишний час он им платит двойную ставку.
Квентин подумал – не отстраненность ли отца явилась причиной того, что сначала его жена, а затем и дочь попытались и явно не сумели преодолеть свои ментальные проблемы. Или, наоборот, работа стала для него прибежищем, позволявшим забывать об этом... Прежде чем он сформулировал очередной вопрос, отец Дайаны взял трубку.
Элиот Бриско, как оказалось, обладал властным громким голосом. Слова он выговаривал отчетливо, словно чеканил. Квентин хорошо слышал все, что говорит отец Дайаны. Или, может быть, автоматически включил свое «паучье чутье»?
– Дайана? Что стряслось? Откуда ты звонишь?
– Привет. Как дела?
– И ты еще спрашиваешь? Я весь извелся. Что такое? Твой врач наотрез отказался отвечать мне, и...
– Это я просила его не говорить тебе. И ты должен уважать мои решения. Кроме того, закон запрещает разглашать медицинскую информацию. Мне уже тридцать три, папа. Я давно не ребенок. Судья сказал, что я имею право на собственные действия.
Квентин многое понял из одного только упоминания о суде. Очевидно, Дайана боролась за свою независимость. Он предположил, что начало этой борьбы положил отказ от медикаментов. Не менее ясным было и настроение ее отца – он не собирался так легко потерять контроль над ее жизнью.
– Дайана, большую часть своей сознательной жизни ты болела. – Громкий голос Элиота Бриско зазвучал еще громче. – Как же мне не волноваться, если ты вдруг прекращаешь принимать лекарства и исчезаешь непонятно куда?
– Я не исчезала, – поправила его Дайана. – Я говорила тебе, что сменила методику лечения.
– А нельзя поинтересоваться, на какую именно? Господи, Дайана, да ты просто не понимаешь. В наш ужасный век шарлатанов развелось – тьма! Под видом лечения они могут тебе подсунуть любую ахинею. Помнишь, как один врач настаивал на том, что тебе очень поможет ЛСД?
– На этот раз никаких наркотических веществ, – ответила Дайана. – Отец, успокойся. Я не курю, не пью и не колюсь. Здесь совсем другое. Мы просто рисуем. Пытаемся изобразить то, что нас мучает.
Элиот Бриско издал звук, выражающий то ли недоверие, то ли нетерпение.
– Рисуете? И что с того получится?
– Получиться может многое. Даже больше, чем я ожидала. – Дайана набрала воздуху, медленно выдохнула и стала говорить спокойнее. – Я нахожусь в Пансионе. Это в Теннесси. Тебе это о чем-нибудь говорит?
– Пансион. Ты в Пансионе?
Хотя голос отца Дайаны звучал спокойно, Квентин своим чутьем уловил в нем некоторый страх.
– Именно. – Дайана чуть склонила голову набок. Квентину показалось, что она тоже ощутила испуг отца и насторожилась. Она подняла руку с фотографией, посмотрела на нее. – Ты знаешь, я тут наткнулась на одну вещь, которую не предполагала найти. На старую фотографию двух маленьких девочек. Они не очень похожи друг на друга, но между ними определенно есть какое-то сходство. Если посмотреть на них внимательно, то начинаешь понимать, что они... могут быть сестрами.
– Дайана...
– Такую же фотографию ты носишь у себя в бумажнике. Точнее, часть ее. Скажи, отец, ты просто загнул ее вторую часть или оторвал? Выбросил, чтобы больше никогда не видеть?
Отец молчал.
Голос Дайаны был тихим, но безжалостным:
– Тебе не кажется, что пора, наконец, рассказать мне про Мисси?
Отпустив учеников, Бо Рафферти начал собирать угольные карандаши и разноцветные мелки. Он аккуратно разложил их по коробочкам, после чего стал переходить от мольберта к мольберту, рассматривая альбомы с рисунками. Перелистывал он их осторожно, чтобы случайно не сдвинуть, понимая, что любое вторжение в свою частную жизнь ученики воспримут очень болезненно.
Заслышав вверху далекое ворчание грома, Рафферти нахмурился и поднял голову, затем вернулся к своему столу вымыть кисточки и убрать истертые акварельные краски. Если вначале художник сомневался, то второй раскат грома прибавил ему решительности. Он пошарил рукой по столу и в организованном беспорядке легко нащупал мобильный телефон.
