Пролог
Май… 12 лет тому назад
Тошнота грозила задушить ее, ужас ледяным холодом пронизывал все кости.
Кругом кровь, много крови.
Откуда в одном теле столько крови?
Она опустила глаза и увидела алую ленту, подползающую к ее туфельке. Это просто неровный пол, старый, просевший пол — в нем все и дело. Конечно, разве кровь может тянуться к ней? Кровь просто текла по наклонной плоскости, а она оказалась на пути.
Умом она это понимала.
Но ужас отбрасывал всякую логику. Кровь была красным пальцем, указующим на нее. Это было обвинение, неотвратимое, как гнев божий. Кровь должна была коснуться ее, оставить на ее теле свою метку.
«Я это сделала. Это я».
Слова звучали в ее голове, пока она глядела на этот карающий кровавый палец. Как загипнотизированная она смотрела, как кровь сантиметр за сантиметром приближается к ней, стремясь ее коснуться. Но даже это было лучше, чем смотреть на то, другое, что было в комнате.
Когда кровавая лента была уже совсем близко, прямо у ее ног, она резко сделала шаг в сторону. Улизнула. И заставила себя поднять голову, чтобы посмотреть на комнату, на то, что в ней было.
А было все перевернуто. Валялись вверх ножками стулья с разорванной обивкой, подушки, старые газеты и пыльные журналы. Коврики скомканы, столы чем-то завалены. И повсюду — на полу, на стенах — алые пятна крови, которые, подсыхая, начинали темнеть.
Около того места, где должен был быть телефон, на стене выделялся кровавый отпечаток руки. Аппарат, оторванный, был брошен возле камина. Светлые занавески на окне тоже все в кровавых пятнах. Кто-то пытался сбежать или позвать на помощь.
Но помощь не пришла, и сбежать не удалось.
Сбежать не удалось.
Смерть наступила не сразу. Так много ножевых ранений! Болезненные, но не смертельные, по крайней мере, не способные вызвать мгновенную смерть. Белая блузка стала ярко-красной, постепенно, по мере высыхания, приобретая ржавый оттенок. Одежда вся в дырах от ножа, кровь и клочья ткани.
Ярость. Дикая ярость.
Она услышала скулеж, и на мгновение волосы у нее встали дыбом: неужели мертвые способны издавать такие жалобные звуки? Но она тут же поняла, что эти звуки исходят из ее собственного горла, из глубины ее существа, где не было слов, только дикий, примитивный ужас.
«Моя вина. Моя вина. Я это сделала».
Эти слова продолжал твердить ее разум, снова и снова. Откуда-то из подсознания поднимался этот бессвязный звук, голос потерянного и страдающего существа.
Она, почти ничего не видя, оглянулась вокруг, все смешалось в одно пестрое пятно, но тут внезапно что-то блеснуло. Она присмотрелась внимательнее. Серебро. Серебряная цепочка с медальоном сердечком лежала рядом с телом, в нескольких сантиметрах от окровавленных пальцев.
Прошло несколько томительно долгих секунд, прежде чем она узнала этот предмет. Да-да, именно это она и видит. Серебряная цепочка с медальоном.
Серебряная цепочка.
Медальон.
— Нет, — прошептала она.
И снова тупо уставилась на пол. Страшный кровавый палец замер, как будто выбирая жертву, и стал расти в ее сторону. Надо было отойти, отскочить, отпрыгнуть, но он уже коснулся ее бальной туфельки. Тонкий материал быстро впитал кровь, пятно разрасталось.
«Моя вина. Моя вина. Я это сделала».
Она застонала и закрыла лицо руками. Она не могла больше смотреть. Сейчас кровь начнет сантиметр за сантиметром подниматься по ее голой ноге, вопреки всем законам земного притяжения стараясь поглотить ее.
Она ждала, когда кровь растечется по всей комнате и утопит ее. Но ничего не случилось. Ее окружала густая тишина. Такая бывает, когда в снежное утро землю покрывают несколько сантиметров пушистого снега. Она поняла, что внимательно прислушивается, ожидая страшного. Ужас не отпускал ее.
В своем воображении она видела окровавленную руку, поднятое к ней залитое кровью лицо с обвиняющими глазами, которые проклинали…
Она вздрогнула и отдернула руки от лица.
Никакого тела.
Никакой крови.
Комната в полном порядке.
Она переводила взгляд с одного предмета в комнате на другой. Все было как обычно. Не слишком много мебели, несколько убого, цветастая обивка дивана и кресел, шторы слегка выгорели, на полу разбросаны яркие коврики, призванные оживить обстановку и спрятать дефекты выщербленного пола.
Она взглянула на свои бальные туфли, которые были девственно чистыми: никакой крови, никакой грязи, ведь ей так хотелось выглядеть сегодня как можно лучше. Идеально.
Она очень медленно, пятясь, вышла из дома. Напоследок еще раз оглядела комнату, плотно закрыла за собой дверь. Руки тряслись. Она постояла на веранде, глядя на закрытую дверь, и постепенно издаваемый ею скулящий звук перешел в смех.
Она никак не могла остановиться. Как будто смех существовал сам по себе. Вырываясь из ее горла, он достигал такой высоты, что, казалось, упади он на землю, в секунду разлетится на миллион кусочков. Она закрыла рот ладонью, но смех все равно прорывался. Это было почти так же страшно, как непонятное видение в доме.
Наконец смех смолк.
Рука вяло упала, и она услышала свой собственный хриплый шепот:
— Да поможет мне бог!
Март… Наши дни
Когда Джордж Колдуэлл лег спать, было уже очень поздно. Так вышло, потому что он рыскал по Интернету, разыскивая наиболее выгодные варианты туров. Он собирался отправиться на Гавайи.
Он постоянно что-нибудь планировал. Он обожал списки, обожал предусматривать детали, обожал предвкушение. Иногда само событие доставляло ему меньше удовольствия, чем подготовительная фаза. Если честно, то так и выходило в большинстве случаев. Но не на этот раз. Это будет самое главное путешествие в его жизни — таков был план.
Когда зазвонил телефон, Джордж ответил, еще толком не проснувшись:
— Да, слушаю.
— Ты заплатишь.
Колдуэлл поискал на столике кнопку включения лампы и нажал на нее. Яркий свет ослепил его, поэтому он не сразу разглядел циферблат часов. Было два часа ночи.
Он откинул одеяло и сел.
— Кто это? — рассерженно спросил он.
— Ты заплатишь.
Голос был низкий, почти шепот, какой-то безликий. Трудно было даже определить, мужской это голос или женский.
— О чем вы? За что заплачу? Кто это, черт возьми?
— Ты заплатишь, — выдохнул незнакомый голос в третий раз, и трубку положили.
