Его бдение на кладбище могло оказаться бессмысленным, но что-то гнало его сюда. Если ничего из этого не выйдет, он придумает другой способ добиться того, чего хочет. Он явился сюда около семи и прошел к могиле. Макфэдьен бывал здесь и раньше и каждый раз разочаровывался, не чувствуя себя в этом месте ближе к матери, которую никогда не знал. Сегодня он положил к подножию памятника скромную цветочную гирлянду, а затем пробрался к высмотренному еще в прошлый раз наблюдательному пункту. Тут его почти полностью скрывал от чужих глаз вычурный памятник какому-то члену городского совета, не заслоняя от него места последнего упокоения Рози.
Кто-то должен прийти. Он это чувствовал. Однако теперь, когда стрелки часов приблизились к семи, он начал сомневаться. К черту Лоусона с его советом держаться подальше от дядьев. Он попытается установить с ними контакт. Ему казалось, что, захватив кого-нибудь из них врасплох в таком священном месте, он сумеет пробить брешь в броне их враждебности и заставит увидеть в нем человека, имеющего право считаться членом семьи Рози. Но похоже было на то, что он просчитался. Это его разозлило.
Тут он заметил на фоне памятников темное движущееся пятно. Оно превратилось в фигуру мужчины, быстро приближающегося к нему по дорожке. Макфэдьен резко втянул в себя воздух.
Пригибаясь под ветром, мужчина сошел с дорожки и стал осторожно, но уверенно пробираться между надгробиями. Когда он достаточно приблизился, Макфэдьен увидел в его руках маленький букетик. Мужчина замедлил шаг и остановился в пяти футах от памятника Рози. Он склонил голову и долгую минуту постоял так. Когда он наклонился, чтобы возложить цветы, Макфэдьен двинулся вперед. Снег заглушал его шаги.
Мужчина выпрямился и, сделав шаг назад, столкнулся с Макфэдьеном.
— Что за… — воскликнул он, круто оборачиваясь.
Макфэдьен умиротворяющим жестом прервал его:
— Простите, я не хотел вас напугать.
Он откинул капюшон своей парки, чтобы выглядеть менее угрожающе.
Мужчина насупился и, склонив голову набок, внимательно вгляделся в него.
— Я вас знаю? — спросил он голосом столь же воинственным, как и повадка.
Макфэдьен больше не колебался:
— Я думаю, что вы мой дядя.
Линн оставила Алекса у телефона. Скорбь тяжелым камнем давила на сердце. Рассеянно прошла она на кухню, машинально порубила курицу, бросила ее в глубокую чугунную сковородку, туда же положила крупно нарезанный лук и перцы. Залила готовым соусом из банки, плеснула белого вина и засунула в духовку. Как всегда, она забыла подогреть ее заранее. Затем она наколола парочку картофелин и положила туда же на решетку над сковородкой. Алекс должен был уже отзвонить Верду, подумала она. Откладывать дальше звонок брату было нельзя.
Когда у Линн находилось время подумать, ей казалось довольно странным, что, несмотря на кровные узы, несмотря на ее неприятие проповеднического рвения Верда, который всем теперь грозит адским пламенем и вечным проклятием, именно Брилл дальше всех отдалился от их первоначального квартета. Она часто думала, что, не будь Брилл ее братом, он бы совсем исчез из поля зрения Алекса. Между тем географически он находился ближе к ним, чем остальные. В Глазго. Но к концу своей учебы он, казалось, полностью оборвал все прежние связи. Все, что связывало с детством и отрочеством.
Он первым покинул страну, после выпуска уехал во Францию, чтобы продолжать научную карьеру. Последующие три года он не возвращался в Шотландию, даже не показался на похоронах бабушки. Она сомневалась, что он и на их с Алексом свадьбу явился бы, если бы в тот момент не оказался в Великобритании — читал лекции в Манчестерском университете. Как бы Линн ни пыталась выведать у него, в чем дело, он всегда уклонялся от прямого ответа. Он всегда был мастак уворачиваться, ее старший братец.
Линн, которая всегда крепко держалась за свои корни, не могла понять, как может кто-то захотеть лишить себя собственной истории. И ведь не скажешь, чтобы у Брилла было тяжелое детство или какая-то жуткая юность. Ну да, он всегда был немножко слабаком, но с тех пор, как сдружился с Алексом, Вердом и Зигги, у него появилась защита от хулиганья. Она вспоминала, как завидовала их крепкой как скала дружбе, их непринужденному веселому общению. Их ужасной музыке, их разрушительным наклонностям, их полному пренебрежению мнением старших.
Отказаться от такой поддержки — это просто мазохизм.
Он всегда был слабым, она это знала. Если в дверь входила беда, Брилл сразу спасался бегством через окно. Тем более, по мнению Линн, ему следовало бы держаться друзей, которые помогали ему в стольких трудных ситуациях. Она как-то спросила Алекса, что он об этом думает, тот пожал плечами:
— В тот последний год в Сент-Эндрюсе нам всем пришлось очень тяжко. Может быть, он просто не хочет, чтобы ему об этом напоминали.
В этом был резон. Она достаточно хорошо знала Брилла, чтобы понять стыд и вину, которые он чувствовал из-за смерти Барни Макленнана. Ему приходилось выслушивать едкие издевки подвыпивших забияк, которые советовали ему, когда он в следующий раз надумает наложить на себя руки, делать это как следует. Он страдал еще и от того, что его собственное позерство стоило жизни другому. Ему пришлось посетить психоаналитика, где ему всего лишь в очередной раз напомнили о страшном моменте, когда попытка привлечь к себе внимание превратилось в худший из кошмаров. Линн пришла к выводу, что присутствие троих друзей не давало уйти воспоминаниям, которые он хочет вычеркнуть из своей жизни. Она также понимала, что у Алекса — хотя он никогда об этом не говорил — до сих пор есть серьезные подозрения, что Брилл знает о смерти Рози Дафф больше, чем рассказал. Что, разумеется, полная чепуха. Если кто-то из троих и мог совершить это преступление в ту самую ночь, то только Верд. Верд, у которого крыша поехала от смеси спиртного и наркотиков, а тут еще досада, что его фокусы с «лендровером» не произвели на девиц того впечатления, на какое он рассчитывал. С чего это вдруг он ударился в религию.
Однако, что бы ни было причиной отъединенности Брилла, она скучала по брату все последние двадцать лет или около того. Когда она была моложе, ей мечталось, что он женится на какой-нибудь милой девушке, которая станет ей лучшей подругой, что появление детей сблизит их с братом еще больше, что они заживут одной большой семьей — что называется, прирастут друг к другу. Но ничего из этого не сбылось. После нескольких полусерьезных увлечений Брилл наконец женился на Элен, студентке-француженке на десять лет его моложе, которая едва скрывала презрение к тем, кто не может наравне с ней рассуждать о Фуко и высокой моде. Алекса она открыто презирала за то, что он променял искусство на коммерцию. К Линн относилась покровительственно, милостиво одобряя ее профессию реставратора живописи. Как и у них с Алексом, у Элен с Бриллом детей не было, но Линн подозревала, что для них это сознательный выбор.
Линн полагала, что такую новость по телефону сообщить будет легче. Но все-таки поднять телефонную трубку оказалось одной из самых трудных вещей в ее жизни. На втором звонке отозвалась Элен.
