Было и другое, в глазах бессердечного ублюдка, когда он пришел в себя голым и привязанным к столу. Как ни странно, он вроде бы даже успокоился, когда «гость» сказал ему:
— Ты умрешь тут. Ты это заслужил. Не надо было изображать Бога. А теперь я покажу тебе, что бывает, когда кто-то становится Богом. Слишком долго ты дурачил людей, и теперь твоя очередь быть одураченным. Я могу сделать это быстро, потому что, поверь мне, тебе не понравится, если я буду убивать тебя медленно. А если закричишь, когда я выну кляп, буду мучить тебя, пока ты не станешь умолять о смерти.
Профессор удивил его. Первая жертва не желала сдаваться и принять неизбежное. И это было нормально, но вызывало у него раздражение, потому что осложняло все дело. Однако вызывало и уважение. Так должен вести себя мужчина.
Профессор в Лейдене был не таким. И повел он себя по-другому, как будто сразу поняв, что на человека, глядящего на него сверху вниз, никакие уговоры не подействуют. Он признал поражение, и глаза у него сделались тусклыми в преддверии смерти.
С осторожностью он вытащил кляп изо рта жертвы. Психолог даже не молил о пощаде. И в ту минуту он ощутил духовную близость с ним. У него не было ни малейшего представления, что было такого в жизни профессора, отчего он оказался способен на подобное смирение, однако он учуял сходство со своим собственным поведением в прошлом и еще сильнее возненавидел де Гроота.
— Очень разумно, — хрипло проговорил он и отвернулся, чтобы скрыть неуверенность в себе. Вспоминать об этом ему не хотелось.
Было кое-что получше. Вздымающаяся грудь, непроизвольные конвульсии, сотрясавшие тело, которое боролось за то, чтобы остаться по эту сторону вечности. Когда он как будто вновь пережил незабываемые минуты, с души словно камень свалился. Такой легкости он никогда прежде не испытывал.
А потом он открыл для себя еще одно удовольствие — непредвиденное. Наконец-то он обрел способность показать шлюхам, кто из них главный. Возвращаясь на баржу после убийства профессора в Гейдельберге, он с изумлением обнаружил, что хочет женщину. До того он не доверял своим порывам, потому что они ничего, кроме унижения, не приносили ему, но тогда он сказал себе, что стал другим человеком и может делать все, что пожелает.
И он поехал в портовые закоулки, где снял шлюху, которая привела его к себе, и он заплатил ей больше положенного, чтобы привязать ее к замызганной кровати, как привязал профессора к столу. Убивать женщину он не стал. Но эрекция была что надо, и он трахал проститутку с такой звериной силой, что она стонала и просила еще, а он видел изуродованное тело, оставшееся в кабинете психолога. И чувствовал себя богом. Когда он кончил, то отвязал ее и перевернул на живот, чтобы устроить себе настоящий праздник новой жизни. Потом он ушел, бросив ей пригоршню монет и тем самым продемонстрировав свое презрение.
На баржу он вернулся в отличном настроении, какого не знал никогда прежде, даже после убийства старика.
То, что рассказал ему Генрих Гольц после похорон, не просветлило его душу и не помогло простить деда. Иногда ему даже приходило в голову, что он лишен способности прощать; и вообще лишен многого, чем другие владели, не задумываясь об этом. Словно у него этого не было от рождения.
Но теперь он понимал, кто поможет ему создать новую череду воспоминаний, которые будут доставлять ему радость и удовольствие. Довольно долго он размышлял над тем, как отплатить своим мучителям. Дорогу к освобождению ему в конце концов показала венгерская шлюха, с которой он испытал чудовищное унижение. Такое случалось и прежде, но та шлюха напомнила ему деда. У него потемнело в глазах, и он забыл обо всем на свете, кроме одолевшей его неутолимой ярости. В одно мгновение он схватил ее за шею, отчего она побагровела, высунула язык и стала похожа на горгулью. Однако именно тогда, когда он, говоря фигурально, держал в своих руках ее жизнь, его осенило — убить он хотел не ее.
Задыхаясь, весь в поту, он отвалился от нее, но голова у него была, как никогда, чистая; он точно знал, что ему нужно. Тогда он стал другим человеком. У него появилась миссия.
Удовольствие от нахлынувших воспоминаний испортил Манфред, который принес кружку с дымящимся кофе. Однако он не возмутился. Пора было возвращаться на землю. Все утро он не особенно присматривал за баржей, поставленной на автопилот, но теперь пора было самому встать за штурвал. В Роттердаме, того и гляди, угодишь в ловушку. Маас стремился вперед, разделяясь на каналы, которые вели к пристаням и стоянкам и на которых проходу не было от барж, баркасов и буксиров. Словно из ниоткуда могли на огромной скорости выскочить моторная лодка или катер, так что от шкипера требовалось максимальное внимание. На носу стоял Гюнтер и смотрел вперед — вторая пара глаз не мешала там, где другие суда то и дело загораживали обзор шкиперу.
Теперь ему надо было отвлечься от всего постороннего, чтобы в целости и сохранности довести судно до места. Баржа была для него всем, потому что без баржи ему грош цена, и его миссия останется неисполненной. Кроме того, он гордился своим мастерством рейнского шкипера и не собирался никому давать повод для насмешек.
Позднее, когда на землю опустится ночь, у него будет достаточно времени, чтобы ублажить себя воспоминаниями. Пока баржу не загрузят вновь, он сможет без помех предаваться своим радостям. А заодно и размышлениям о том, как их пополнить.
* * *
Бригадир Марийке ван Хассельт наморщила носик. Не бояться мертвецов — одно дело; выносить вонь и видеть признаки разложения — вот что требовало гораздо большего самообладания. На первой стадии все было ничего. Она не нервничала, когда патологоанатом Вим де Врие отмерял и взвешивал, снимал пластиковые мешки с головы и рук, вычищал грязь из-под каждого ногтя, педантично наговаривая все свои наблюдения на аудиоаппаратуру и снимая на видео. Однако она знала, что будет позже, а уж это требовало крепкого желудка.
По крайней мере, де Врие не принадлежал к тем, кто получал удовольствие от слабости офицеров полиции, по долгу службы вынужденных присутствовать на вскрытии. Он никогда не выставлял напоказ органы, словно веселый мясник — требуху. Скорее, он был спокоен и рационален и с уважением относился к покойнику, раскрывая его тайны. И говорил он ясно и понятно, особенно когда обнаруживал нечто такое, что было необходимо знать присутствующему офицеру. Для Марийке это было большим облегчением.
Де Врие продолжал внешний осмотр.
— Следы пены в ноздрях. Словно у утопленника. Однако во рту их нет, что меня удивляет, — добавил он, направляя луч фонарика в рот де Гроота. — Подождите-ка… — Он наклонился пониже и взял в руки лупу. — Есть ссадины глубоко во рту, повреждения на внутренних сторонах щек и губ.
— Что это значит? — спросила Марийке.
— Пока не могу сказать с уверенностью, но, похоже, ему что-то с силой засовывали в рот. Уточню позднее.
Не теряя даром времени, он быстрыми движениями взял мазки и продолжил внешний осмотр тела.
— Кожа с лобка снята очень аккуратно, всего пара небольших надрезов. — Он показал пальцем. — Видите? Я с таким никогда прежде не сталкивался. Можно назвать это лобковым скальпированием. Ваш преступник очень старался не повредить гениталии жертвы.
