* * *
Лялин застенчиво улыбался, стоя на пороге моего дома.
Застенчивость шла ему так же, как мне буйная радость, которую я в настоящий
момент пыталась изобразить. Мы одновременно засмеялись, в основном над своими
напрасными усилиями, и вновь стали походить на нормальных людей.
– Привет, – сказал Лялин, перешагнул порог и
запечатлел на моем лбу братский поцелуй. Я ухватила его за уши и приложилась к
губам. – Ох ты господи, – хмыкнул он, но остался доволен.
– Проходи, – милостиво предложила я, и он опасливо
внедрился в мою квартиру, без конца оглядываясь, точно ожидая подвоха. На
самом деле он испытывал неловкость. По большому счету заглядывать ко мне ему
совершенно без надобности и вразумительного предлога, под каким ему сделать
это, он не придумал, вот теперь и вертелся, как уж на сковородке.
Надо полагать, он явился проверить слухи, что ходят обо мне
в народе. Если верить общественности, я пью ведрами, окончательно потеряла
человеческий облик и по этой причине не выхожу из дома.
Я с недовольством уставилась в спину Лялина. Ладно дураки
болтают, на то и дураки, но Лялин-то умный, чего ж тогда верит во всю эту чушь?
Не мешало б проучить его как следует. К примеру, учинить пьяный дебош. А что,
прямо сейчас и учиню.
Лялин между тем прошел в кухню, устроился в моем любимом
кресле и спросил:
– Ну, как там в Греции? По-прежнему все есть?
– На то она и Греция.
– Жениха нашла? Небось, от мужиков отбоя нет.
– С чего ты взял? – нахмурилась я, поражаясь чужой
прозорливости.
– Уж больно распустилась.
– Это в каком же смысле? – заподозрила я подвох.
– В смысле, расцвела. Слушай, помнится, ты как-то
болтала о том, что вполне способна полюбить бедного немолодого человека?
– Тебя, что ли? Так ты не бедный. Полюбить-то я
по-прежнему готова, но почему-то не рассчитываю на ответное чувство. Ты чего
пришел? Если спасать…
Лялин махнул рукой.
– Спасать тебя нет нужды, это мне доподлинно известно.
К тому же я в спасители не гожусь. Опять же, мне твои слова обидны. Просто
зайти по старой памяти уже нельзя?
– Можно. Но, зная тебя как очень занятого человека,
весьма сложно представить, что ты болтаешься по гостям.
– Для тебя я всегда рад сделать исключение. – Олег
улыбнулся и взял меня за руку, взгляд стал иным, теперь он смотрел на меня
заинтересованно и даже с нежностью. – Как дела? – спросил он тихо.
– Нормально, – честно ответила я, высвободила
руку и устроилась в кресле напротив.
– Чем думаешь заняться?
Я пожала плечами, потому что сама еще толком не знала.
– Дед назад не звал?
– Нет, – покачала я головой.
– Странно.
– Чего же тут странного? Мы утомили друг друга, надо
немного отдохнуть.
– Значит, ты вполне допускаешь, что можешь вернуться?
– В его команду? – удивилась я. – Забавно,
что ты об этом спрашиваешь. – Я покачала головой и усмехнулась, а Лялин
вновь спросил:
– Ну так да или нет?
– Нет.
Он кивнул и почесал бровь, размышляя о чем-то.
– Прозвучало очень категорично, – заметил он едва
ли не с печалью.
– Тебя это удивляет? – не поверила я.
– Скорее беспокоит. Наверное, я человек привычки,
невозможно представить тебя занятой чем-то другим. Ты была его доверенным
лицом. Конечно, это не всегда… приятно, – с трудом нашел он нужное
слово, – но, согласись, кое-какие преимущества все же были. Дед – это
Дед, и ты в этом городе кое-что значила.
– А теперь не значу ничего и ничуть этому не огорчаюсь.
– Серьезно? – Теперь Лялин смотрел с надеждой,
точно ребенок в ожидании подарка.
– Серьезно, – ответила я, хотя за мгновение до
этого намеревалась послать его к черту. – Я была его доверенным лицом, а
ты начальником его охраны. Теперь ты работаешь в своей фирме, получаешь
приличные бабки и всем доволен. Или нет?
– Доволен, – улыбнулся Лялин.
– А что мне мешает?
– Да я не о работе, – вновь вздохнул он. –
Как раз работа волнует меня меньше всего. Найдешь чем заняться. На худой конец
вернешься в убойный отдел. Зарплата тебя не тревожит, так что будешь работать
не за деньги, а за идею. Но… я был только его начальником охраны, ты – другое
дело. Дед…
– Заменил мне отца, – подсказала я, – а потом
был моим любовником. Потом стал политиком, и я помогала ему в меру сил. До
политики мне дела было мало, а он человек родной… Но Дед перегнул палку. И я
ушла. А как только ушла, поняла, что сделать это надо было раньше, потому что
почувствовала огромное облегчение. На этом, я надеюсь, мы и закончим.
Лялин перегнулся и похлопал меня ладонью по колену.
– Извини, – сказал он смущенно, что было ему так
же свойственно, как и застенчивость. – Старею, наверное. Почему-то жалко
его стало.
– Деда?
– Деда.
– Мне тоже жалко, – согласно кивнула я. – Но
позволь я ему оставить все как прежде… в общем, себя мне жаль еще больше.
– Извини, – повторил Лялин, и я всерьез начала
думать, что люди с возрастом меняются. Услышать от Лялина два раза подряд
“извини” – это слишком для моих нервов. В голове возникают глупые мысли, к
примеру, хочется припасть к его груди и пожаловаться, неважно на что, главное,
чтобы он по головке погладил и сказал что-нибудь жизнеутверждающее, а потом мы
бы вместе поплакали и пошли встречать рассвет… “Лялин стареет, а я глупею”, –
со вздохом решила я и весело подмигнула ему.
Он засмеялся и вдруг заявил:
– Я, собственно, к тебе по делу.
– Да?
– Ага. У моего босса есть приятель Сафронов Петр
Викентьевич. Может, слышала о таком?
– У него молокозавод где-то на Поварской?
– И завод, и маслосырбаза. Не знаю, как это правильно
называется, дело не в этом, а в том, что дядя этот очень беспокойный. Кругом
бедолаге враги мерещатся.
