Сидя на столе и энергично работая челюстями, жизнерадостный Окунев, мешая шутку с деловой речью, передал Павлу новости.
В клуб Окунев провел Корчагина служебным ходом за кулисы. В углу вместительного зала, вправо от сцены, около пианино, в тесном кругу железнодорожной комсы сидели Таля Лагутина и Борхарт. Напротив Анны, покачиваясь на стуле, восседал Волынцев – комсомольский секретарь депо, румяный, как августовское яблоко, в изношенной до крайности, когда-то черной кожаной тужурке. У Волынцева пшеничные волосы и такие же брови.
Около него, небрежно опершись локтем о крышку пианино, сидел Цветаев – красивый шатен с резко очерченным разрезом губ. Ворот его рубахи был расстегнут.
Подходя к компании, Окунев услышал конец фразы Анны:
– Кое-кто желает всячески усложнять прием новых товарищей. У Цветаева это налицо.
– Комсомол не проходной двор, – упрямо, с грубоватой пренебрежительностью отозвался Цветаев.
– Посмотрите, посмотрите! Николай сегодня сияет, как начищенный самовар! – воскликнула Таля, увидев Окунева.
Окунева затянули в круг и забросали вопросами:
– Где был?
– Давай начинать.
Окунев успокаивающе протянул вперед руку: – Не кипятитесь, братишки. Сейчас придет Токарев, и откроем.
– А вот и он, – заметила Анна. Действительно, к ним шел секретарь райкомпарта. Окунев побежал ему навстречу:
– Идем, отец, за кулисы, я тебе одного твоего знакомца покажу. Вот удивишься!
– Чего там еще? – буркнул старик, пыхнув папироской, но Окунев уже тащил его за руку.
…Колокольчик в руке Окунева так отчаянно дребезжал, что даже заядлые говоруны поспешили прекратить разговоры.
За спиной Токарева в пышной рамке из зеленой хвои львиная голова гениального создателя «Коммунистического манифеста». Пока Окунев открывал собрание, Токарев смотрел на стоявшего в проходе кулис Корчагина.
– Товарищи! Прежде чем приступить к обсуждению очередных задач организации, здесь вне очереди попросил слово один товарищ, и мы с Токаревым думаем, что ему слово надо дать.
Из зала понеслись одобряющие голоса, и Окунев выпалил:
– Слово для приветствия предоставляется Павке Корчагину!
Из ста человек в зале не менее восьмидесяти знали Корчагина, и когда на краю рампы появилась знакомая фигура и высокий бледный юноша заговорил, в зале его встретили радостными возгласами и бурными овациями.
– Дорогие товарищи!
Голос Корчагина ровный, но скрыть волнение не удалось.
– Случилось так, друзья, что я вернулся к вам и занимаю свое место в строю. Я счастлив, что вернулся. Я здесь вижу целый ряд моих друзей. Я у Окунева читал, что у нас на Соломенке на треть стало больше новых братишек, что в мастерских и в депо зажигалочникам крышка и что с паровозного кладбища тянут мертвецов в «капитальный». Это значит, что страна наша вновь рождается и набирает силы. Есть для чего жить на свете! Ну, разве я мог в такое время умереть! – И глаза Корчагина заискрились в счастливой улыбке.
Под крики приветствий Корчагин спустился в зал, направляясь к месту, где сидели Борхарт и Таля. Быстро пожал несколько рук. Друзья потеснились, и Корчагин сел. На его руку легла рука Тали и крепко-крепко сжала ее.
Широко раскрыты глаза Анны, чуть вздрагивают ресницы, и в ее взгляде удивление и привет.
Скользили дни. Их нельзя было назвать буднями. Каждый день приносил что-нибудь новое, и, распределяя утром свое время, Корчагин с огорчением отмечал, что времени в дне мало и что-то из задуманного остается недоделанным.
Павел поселился у Окунева. Работал в мастерских помощником электромонтера.
Павел долго спорил с Николаем, пока уговорил его согласиться на временный отход от руководящей работы.
– У нас людей не хватает, а ты хочешь прохлаждаться в цехе. Ты мне на болезнь не показывай, я и сам после тифа месяц с палкой в райком ходил. Я ведь тебя, Павка, знаю, тут – не это. Ты мне скажи про самый корень, – наступал на него Окунев.
– Корень, Коля, есть: хочу учиться.
Окунев торжествующе зарычал:
– А-а!.. Вот око что! Ты хочешь, а я, по-твоему, нет? Это, брат, эгоизм. Мы, значит, колесо будем вертеть, а ты – учиться? Нет, миленький, завтра же пойдешь в оргинстр.
Но после долгой дискуссии Окунев сдался;
– Два месяца не трону, знай мою доброту. Но ты с Цветаевым не сработаешься, у него большое самомнение.
Возвращение Корчагина в мастерские Цветаев встретил настороженно. Он был уверен, что с приходом Корчагина начнется борьба за руководство, и, болезненно самолюбивый, приготовлялся к отпору. Но в первые же дни он убедился в ошибочности своих предположений. Узнав о намерении бюро коллектива ввести его в свой состав, Корчагин сам пришел в комнату отсекра и, ссылаясь на договоренность с Окуневым, убедил снять этот вопрос с повестки. В цеховой ячейке комсомола Корчагин взял на себя кружок политграмоты, но работы в бюро не добивался. И все же, несмотря на официальный отход от руководства, влияние Павла чувствовалось во всей работе коллектива. Незаметно, дружески он не раз выводил Цветаева из затруднительного положения.
Как-то раз, зайдя в цех, Цветаев с удивлением наблюдал, как вся молодежная ячейка и десятка три беспартийных ребят мыли окна, чистили машины, соскребая с них долголетнюю грязь, вытаскивая на двор лом и хлам. Павел ожесточенно тер огромной шваброй залитый мазутом и жиром цементный пол.
– С чего это вы прихорашиваетесь? – недоуменно спросил Павла Цветаев.
– Не хотим работать в грязи. Тут двадцать лет никто не мыл, мы за неделю сделаем цех новым, – кратко ответил ему Корчагин.
Цветаев, пожав плечами, ушел. Электротехники не успокоились на этом и принялись за двор. Этот большой двор издавна был свалочным местом. Чего там только не было! Сотни вагонных скатов, целые горы ржавого железа, рельсы, буфера, буксы – несколько тысяч тонн металла ржавело под открытым небом. Но наступление на свалку приостановила администрация:
– Есть более важные задачи, а со двором на нас не каплет.
Тогда электрики вымостили кирпичами площадку у входа в свой цех, укрепив на ней проволочную сетку для очистки грязи с обуви, и на этом остановились. Но внутри цеха уборка продолжалась по вечерам после работы. Когда через неделю сюда зашел главный инженер Стриж, цех был весь залит светом. Огромные окна с железными переплетами рам, освобожденные от вековой пыли, смешанной с мазутом, открыли путь солнечным лучам, и те, проникая в машинный зал, ярко отражались в начищенных медных частях дизелей. Тяжелые части машин были выкрашены зеленой краской, и даже на спицах колес кто-то заботливо вывел желтые стрелки.
– М-мда… – удивился Стриж.
