Разумеется, прощание с Францией дается ей нелегко. Двенадцать лет провела
она при этом княжеском дворе, и прекрасная, изобильная, богатая чувственными
радостями страна для нее в большей мере родина, чем Шотландия ее канувшего
детства. Здесь ее опекают родичи по материнской линии, здесь стоят замки, где
она была счастлива, здесь творят поэты, что славят и понимают ее, здесь вся
легкая рыцарская прелесть жизни, столь близкая ее душе. С месяца на месяц
откладывает она возвращение в родное королевство, хотя там давно ее ждут. Она
навещает родственников в Жуанвилле и Нанси, присутствует на коронационных
торжествах своего десятилетнего шурина Карла IX в Реймсе; словно охваченная
таинственным предчувствием, ищет она все новых поводов, чтобы отложить отъезд.
Кажется, будто она ждет какого-то внезапного поворота судьбы, который избавил
бы ее от возвращения на родину.
Ибо, каким бы новичком в заботах правления ни была эта восемнадцатилетняя
королева, одно ей хорошо известно, что в Шотландии ее ждут тяжкие испытания.
После смерти ее матери, управлявшей вместо нее страной в качестве регентши,
взяли верх протестантские лорды, ее злейшие противники, и теперь они едва
скрывают свое нежелание призвать в страну ревностную католичку, приверженную
ненавистной мессе
[17]
. Открыто заявляют они –
английский посол с восторгом доносит об этом в Лондон, – что «лучше-де
задержать приезд королевы еще на несколько месяцев и что, кабы не долг
послушания, они и вовсе рады бы никогда ее больше не видеть». Втайне они уже
давно ведут нечестную игру; так, они предлагали английской королеве в мужья
ближайшего претендента на престол, протестанта, графа Аранского, чтобы
незаконно подкинуть Елизавете корону, по праву принадлежащую Марии Стюарт.
Столь же мало может она верить и сводному брату, Джеймсу Стюарту, графу Меррею,
по поручению шотландского парламента приезжающему к ней во Францию: слишком он
в хороших отношениях с Елизаветой. Уж не на платной ли он у нее службе? Только
неотложное ее возвращение может своевременно подавить эти темные, глухие
интриги; только опираясь на наследственную отвагу, отвагу королей Стюартов,
может она утвердить свою власть. Итак, не рискуя потерять в один год вслед за
первой еще и вторую корону, томимая мрачными предчувствиями, с тяжелой душой
решается Мария Стюарт следовать зову, который исходит не от чистого сердца и
которому сама она верит лишь наполовину.
Но еще до возвращения на родину Марии Стюарт дают почувствовать, что
Шотландия граничит с Англией, где правит не она, а другая королева. Елизавета
не видит ни малейшего основания и не чувствует никакой склонности идти в
чем-либо навстречу своей сопернице и наследнице престола, да и английский
государственный секретарь Сесил с нескрываемым цинизмом поддерживает каждый
враждебный ее маневр: «Чем дольше дела шотландской королевы останутся
неустроенными, тем лучше для Вашего Величества». Вся беда в том, что нелепые
бутафорские притязания Марии Стюарт на английский престол – предмет их распри –
все еще не сняты с повестки дня. Правда, между шотландскими и английскими
делегатами заключен в Эдинбурге договор, по которому первые от имени Марии
Стюарт обязались признать Елизавету «for all times coming», ныне и присно,
правомочной английской королевой. Но, когда договор был доставлен во Францию,
Мария Стюарт и ее супруг Франциск II уклонились от дачи своей подписи; никогда
у Марии Стюарт не поднимется рука скрепить подобное своей подписью, никогда
она, выставившая на своем знамени притязание на английский престол и
парадировавшая этим знаменем, никогда она его не опустит. Она, пожалуй, готова
из политических соображений отложить свое требование до лучших времен, но ни за
что Открыто и честно не откажется от наследия предков.
Но такой двойной игры в этом вопросе Елизавета не потерпит. Представители
шотландской королевы подписали от ее имени Эдинбургский договор, пусть же и она
скрепит его своей подписью. Признанием sub rosa, негласным обещанием Елизавета
не удовлетворится, для нее, протестантки и правительницы страны, на добрую
половину оставшейся верной католицизму, католическая претендентка означает не
только угрозу ее власти, но и самой ее жизни. Пока эта контркоролева не
откажется со всей прямотой от своих притязаний, Елизавета не будет чувствовать
себя настоящей королевой.
В этом спорном вопросе Елизавета, конечно, права; но она тут же ставит свою
правоту под сомнение, когда столь серьезный политический конфликт стремится
решить мелкими, пошлыми средствами. В политической борьбе у женщин неизменно
наблюдается опасная склонность ранить булавочными уколами, разжигать распрю
личной злобой; так и на сей раз дальновидная правительница впадает в неизбежную
ошибку всех женщин-политиков. Мария Стюарт официально испросила для поездки в
Шотландию так называемый safe conduct – транзитную визу, как сказали бы мы
сейчас: с ее стороны это было скорее любезностью, данью чисто формальной
официозной вежливости, поскольку прямой путь в Шотландию морем ей не закрыт;
предполагая ехать через Англию, она как бы молчаливо давала противнице
возможность для дружеских переговоров. Елизавета, однако, тотчас же ухватилась
за случай нанести противнице булавочный укол. На учтивость она отвечает сугубой
неучтивостью, заявляя, что до тех пор не даст Марии Стюарт safe conduct, пока
та не подпишет Эдинбургский договор. Желая уязвить королеву, она оскорбляет
женщину; вместо открытой военной угрозы избирает бессильный и злобный личный
выпад.
Итак, завеса, скрывающая конфликт между обеими женщинами, сорвана, с
пылающими гневом глазами стала гордость против гордости. Сгоряча призывает к
себе Мария Стюарт английского посланника и негодующе набрасывается на него. «Я
в крайней на себя досаде, – говорит она ему, – надо же мне было так забыться –
просить вашу повелительницу об услуге, в которой я, в сущности, не нуждаюсь.
Мне так же мало потребно ее разрешение для поездки, как и ей мое, куда б она ни
вознамерилась ехать. Ничто не мешает мне вернуться в мое королевство и без ее
охранной грамоты и соизволения. Покойный король пытался перехватить меня по
дороге сюда, в эту страну, однако, это не помешало мне, как вы знаете, господин
посол, благополучно доехать, и точно так же найдутся у меня теперь средства и
пути для возвращения, стоит лишь мне обратиться к друзьям… Вы говорите, что
дружба между королевой и мною как нельзя более желательна и полезна для обеих
сторон. Но у меня есть основание полагать, что ваша королева держится иного
мнения, иначе она не отнеслась бы к моей просьбе столь недружественно. Похоже,
что дружба моих непокорных подданных ей во сто крат милее моей, их
повелительницы, равного с нею сана, пусть и уступающей ей в мудрости и опыте,
однако все же ближайшей родственницы и соседки… Я же ищу одной только дружбы, я
не тревожу мира в ее государстве, не вступаю в переговоры с ее подданными, хотя
известно мне, что среди них немало нашлось бы таких, кто с радостью откликнулся
бы на любое мое предложение».
