Внушительная угроза, скорее внушительная, нежели мудрая. Мария Стюарт еще не
успела ступить на берег Шотландии, а уже выдает свое тайное намерение в случае
надобности перенести борьбу с Елизаветой на английскую землю. Посол учтиво
увиливает от ответа: все эти недоразумения, говорит он, проистекают оттого, что
Мария Стюарт включила английский государственный герб в свой собственный. Мария
Стюарт тотчас же отводит этот упрек: «В то время, господин посол, я находилась
под влиянием короля Генриха, моего свекра, а также моего царственного господина
и супруга, я только выполняла их пожелания и приказы. После же их смерти я, как
вам известно, воздерживалась носить титул и герб английской королевы. Хотя, к
слову сказать, я не вижу ничего оскорбительного для моей августейшей кузины в
том, что, будучи такой же королевой, как она, ношу английский герб, ведь носят
же его другие лица, и куда с меньшим правом, чем я. Не станете же вы отрицать,
что одна из моих бабок была сестрой ее августейшего родителя
[*], и к тому же старшей сестрой».
Опять под личиной дружбы блеснуло зловещее напоминание: подчеркивая свое
происхождение по старшей линии, Мария Стюарт вновь утверждает свои
преемственные права. И когда посол настоятельно просит ее, дабы рассеять это
недоразумение, подписать в согласии с данным ей словом Эдинбургский договор,
Мария Стюарт, как всегда, чуть речь зайдет об этом щекотливом пункте, находит
тысячу причин, чтобы отложить дело в долгий ящик: нет, она ничего не может
предпринять, не посоветовавшись с шотландским парламентом; но точно так же и
посол избегает каких-либо обещаний от имени Елизаветы. Едва лишь переговоры
доходят до этой критической точки, едва лишь одна из королев должна безусловно
и непреложно поступиться кое-чем из своих прав, как начинаются увертки и ложь.
Каждая придерживает свой козырь; так игра затягивается до бесконечности,
клонясь к трагической развязке. Резко обрывает Мария Стюарт переговоры насчет
охранной грамоты – вы словно слышите скрежет разрываемой ткани: «Когда б мои
приготовления не подвинулись так далеко, быть может, недружественное поведение
вашей августейшей госпожи и помешало б моей поездке. Однако теперь я полна
решимости отважиться на задуманное, к чему бы это ни привело. Уповаю, что ветер
будет благоприятный и нам не придется приставать к английскому берегу. Если же
это случится, ваша августейшая госпожа заполучит меня в свои руки. Пусть тогда
делает со мной, что хочет, и если она столь жестокосерда, что жаждет моей
смерти, пусть принесет меня в жертву своему произволу. Быть может, такой выход
для меня и лучше, чем это земное странствие. Да сбудется же и здесь воля
господня!»
И снова в ее словах прорывается все тот же опасный, самонадеянный,
решительный тон. Скорее мягкая, беспечная и легкомысленная по натуре, более
склонная искать утех жизни, чем борьбы; Мария Стюарт становится тверже стали,
упрямой и смелой, едва дело коснется ее чести, ее королевских прав. Лучше
погибнуть, чем склонить выю, лучше королевская блажь, чем малодушная слабость.
В тревоге доносит посол в Лондон о своей неудаче, и Елизавета, как более,
мудрая и гибкая правительница, тотчас же идет на уступки. Сразу же выправляется
охранная грамота и отсылается в Кале. Однако она приходит с двухдневным
опозданием. Мария Стюарт тем временем отважилась пуститься в дорогу, хоть в
Ла-Манше ей угрожает встреча с английскими каперами: лучше смело и независимо
избрать опасный путь, чем ценою унижения – безопасный. Елизавета упустила
единственную представившуюся ей возможность миром разрешить конфликт, обязав
благодарностью ту, кого она страшится как соперницы. Но политика и разум редко
следуют одним путем: быть может, именно такими упущенными возможностями и
определяется драматическое развитие истории.
Словно обманчивое сияние вечернего солнца, одевающее ландшафт в пурпур и
золото, предстает перед Марией Стюарт в прощальном спектакле, данном в ее
честь, вся пышность и великолепие французского церемониала. Ибо не одинокой и
всеми оставленной придется той, что царственной невестой ступила на эту землю,
покинуть места своего былого владычества; да будет ведомо всем, что не бедной
сирой вдовой, не слабой беспомощной женщиной возвращается на родину шотландская
королева, но что меч и честь Франции на страже ее судьбы. От Сен-Жерменского
дворца и до самого Кале провожает ее блестящая кавалькада. На конях под
богатыми чепраками, щеголяя расточительной роскошью французского Ренессанса,
бряцая оружием, в золоченых доспехах с богатой инкрустацией, провожает
вдовствующую королеву весь цвет французской нации – впереди в парадной карете
трое ее дядей, герцог де Гиз и кардиналы Лотарингский и Гиз. Марию Стюарт
окружают четыре верные Марии, знатные дамы, служанки, пажи, поэты и музыканты;
следом за пестрым поездам везут тяжелые сундуки с драгоценной утварью и в
закрытом ковчежце – сокровища короны. Королевой, во всем блеске и славе, среди
почестей и поклонения, такой же, какой она прибыла сюда, покидает Мария Стюарт
отчизну своего сердца. Отлетела только радость, когда-то сиявшая в глазах
ребенка. Проводы – это всегда лишь закатное сияние, последняя вспышка света на
пороге ночи.
Большая часть княжеского поезда остается в Кале. Дворяне возвращаются домой.
Завтра им предстоит в Лувре служить другой королеве, ведь для царедворца важен
сан, а не человек, его носящий. Все они забудут Марию Стюарт; едва лишь ветер
надует паруса галеонов, от нее отвернутся сердцем все те, кто сейчас, возведя
горе восторженные очи и пав на колени, клянется ей в вечной преданности и на
расстоянии. Проводы для этих всадников – всего лишь пышная церемония, подобная
коронации или погребению. Искреннюю печаль, неподдельное горе ощущают при
отъезде Марии Стюарт только поэты, чьей более чуткой душе дан вещий дар
предвидеть и пророчить. Они знают: с отъездом этой молодой женщины, грезившей о
дворе – прибежище радости и красоты, музы покинут Францию; наступает темная
пора как для них, так и для других французов – пора политической борьбы,
междоусобиц и распрей, пора гугенотских восстаний, Варфоломеевской ночи
[*], фанатиков и изуверов. Уходит все рыцарское и
романтическое, все светлое и беспечально прекрасное – вместе с этим юным
видением уходит и расцвет искусств. Созвездие «Плеяды»
[18]
, поэтический семисвечник, скоро померкнет под омраченным
войною небом. С Марией Стюарт, печалуются поэты, отлетают столь любезные нам
радости духа:
