Мелвил, самый преданный из дворян Марии Стюарт – искусный дипломат, но еще
более искусное перо: он умеет не просто писать, но и живописать, за что мы ему
особенно благодарны. Его поездка к английскому двору подарила миру самое живое
и яркое изображение Елизаветы в приватной обстановке, а также одну из самых
блестящих исторических комедий. Елизавете хорошо известно, что этот светский
человек провел долгие годы при французском и германском дворах, и она пускается
во все тяжкие, чтобы блеснуть перед ним именно своими женскими достоинствами,
не подозревая, что его беспощадная память удержит и увековечит для истории все
ее кокетливые благоглупости и ужимки. Женское тщеславие частенько подводит
Елизавету; так и сейчас неисправимая кокетка, вместо того чтобы убеждать посла
шотландской королевы доводами политической мудрости, старается прежде всего
очаровать мужчину своими личными совершенствами. Она показывается ему во всем
блеске. В необъятном своем гардеробе – три тысячи платьев насчитали после ее
смерти – она выбирает самые дорогие туалеты и появляется одетая то по
английской, то по французской, то по итальянской моде, в щедром декольте,
открывающем обширные перспективы, щеголяет своей латынью, своим французским и
итальянским и с ненасытной жадностью вбирает в себя безграничное, по-видимому,
восхищение посла. А все же его комплименты, хоть и выраженные в превосходной
степени, – она-де чудо как хороша, и умна, и образованна – ее не удовлетворяют,
ей непременно хочется – «Скажи, зеркальце на стене, кто красивее во всей
стране» – именно от посла шотландской королевы услышать, что он восхищен ею как
женщиной больше, чем своей госпожой. Пусть скажет, что она либо красивее, либо
умнее, либо образованнее, нежели Мария Стюарт. И она распускает перед ним свои
необычайно густые волнистые волосы, рыжие с красноватым отливом, и спрашивает,
лучше ли волосы у Марии Стюарт, – каверзный вопрос для посланца королевы!
Мелвил с честью выходит из затруднения, ответствуя с соломоновой мудростью, что
в Англии ни одна женщина не сравнится с Елизаветой, а в Шотландии ни одна не
превосходит красотой Марию Стюарт. Но такое «и нашим и вашим» не удовлетворяет
тщеславную кокетку: снова и снова расточает она перед ним свои чары – садится
за клавесин и даже поет под лютню. Волей-неволей Мелвил, памятуя поручение
обвести Елизавету вокруг пальца, снисходит до признания, что лицо у нее белее,
что она искуснее играет на клавесине и в танцах держится лучше, чем Мария
Стюарт. Увлеченная самовосхвалением, Елизавета забывает о настоящей цели их
свидания, когда же Мелвил сворачивает на эту щекотливую тему, Елизавета уже
опять играет роль: прежде всего она достает из ящика миниатюру Марии Стюарт и
нежно ее целует. Со слезой в голосе принимается она рассказывать, как мечтает
лично встретиться с Марией Стюарт, своей возлюбленной сестрицей (на самом деле
она всю свою жизнь не жалела усилий, чтобы так или иначе расстроить все
предстоящие им свидания); если верить словам этой отпетой актрисы, то дороже
всего для нее знать, что ее соседка королева счастлива. Но у Мелвила трезвая
голова и ясный взгляд. Разученной декламацией его не обманешь; подытоживая все
виденное и слышанное, он сообщит в Эдинбург, что Елизавета всеми своими речами
и поступками лишь увиливала от правды, проявляя великое притворство, смятение и
страх. Когда же Елизавета отважилась на вопрос, что думает Мария Стюарт о браке
с Дадлеем, опытный дипломат воздержался как от решительного «нет», так и от
ясного «да». Уклончиво заявляет он, что Мария Стюарт еще недостаточно обдумала
это предложение. Но чем больше он уклоняется, тем резче настаивает Елизавета.
«Лорд Роберт, – говорит она, – мой лучший друг. Я люблю его как брата и никогда
бы не искала себе другого мужа, если бы решилась выйти замуж. Но так как я не
чувствую к сему склонности и бессильна себя побороть, то я желала бы, чтобы, по
крайней мере, сестра моя избрала его, ибо я не знаю никого более достойного
делить с ней мое наследие. А для того, чтобы моя сестра не ценила его слишком
низко, я намереваюсь через несколько дней возвести его в сан графа Лестерского
и барона Денбийского».
И действительно, по прошествии нескольких дней – третий акт комедии –
совершается со всей пышностью и блеском означенная церемония. Лорд Роберт
Дадлей преклоняет колена перед своей, государыней и возлюбленной, чтобы встать
с колен уже графом Лестером. Но даже в эту патетическую минуту женщина в
Елизавете сыграла с королевою недобрую шутку. Возлагая на верного слугу
графскую корону, любовница не может удержаться, чтобы не потрепать по головке
милого дружка; так торжественная церемония оборачивается фарсом, и Мелвил
лукаво усмехается в бороду: он уже предвидит, какой забавный доклад пошлет
своей госпоже в Эдинбург.
Но Мелвил прибыл в Лондон не только для того, чтобы как летописец
наслаждаться комедией, разыгрываемой коронованной особою: у него тоже своя роль
в этом qui pro quo
[*]. В его дипломатическом
портфеле имеются потайные карманы, которых он ни за что не откроет Елизавете;
льстивая болтовня о графе Лестере – лишь дымовая завеса, скрывающая поручение,
с которым он, собственно, и приехал в Лондон. Прежде всего ему надлежит
энергично постучаться к испанскому послу и выяснить, каковы, наконец, намерения
Дона Карлоса, – Мария Стюарт не согласна больше ждать. Кроме того, ему поручено
со всей осторожностью позондировать почву насчет возможных переговоров с еще
одним второсортным кандидатом – Генри Дарнлеем.
Означенный Генри Дарнлей пока еще стоит на запасном пути. Мария Стюарт
придерживает его в резерве на тот случай, если провалятся все ее многообещающие
планы. Ибо Генри Дарнлей никакой не король и даже не князь; отец его, граф
Ленокс, как исконный враг Стюартов, был изгнан из Шотландии и лишен всех
поместий. Зато с материнской стороны в жилах восемнадцатилетнего юноши течет
истинно королевская кровь Тюдоров; правнук Генриха VII, он первый prince of
blood
[*] при английском королевском дворе и
потому вполне приемлемая партия для любой государыни; кроме того, у него еще то
преимущество, что он католик. В качестве третьего, четвертого или пятого
претендента Дарнлей вполне возможен, и Мелвил ведет туманные, ни к чему не
обязывающие разговоры с Маргаритой Ленокс, честолюбивой матушкой этого
кандидата на всякий случай.
Но таково условие любой удачной комедии: хотя все ее персонажи обманывают
друг друга, а все же кое-кому случается и запустить глаза в карты соседа.
Елизавета не так уж наивна, чтобы думать, что Мелвил лишь с тем приехал в
Лондон, чтобы отпускать ей комплименты насчет ее волос и искусной игры на
клавесине. Она знает, что предложение сдать с рук на руки Марии Стюарт ее,
Елизаветы, отставленного дружка не слишком восхищает шотландскую королеву; ей
также хорошо известны честолюбие и практическая сноровка леди Ленокс. Кое-что,
надо думать, пронюхали и ее шпионы. И как-то, во время обряда посвящения в
рыцари, когда Генри Дарнлей в качестве первого принца двора несет перед ней
королевский меч, Елизавета в приливе искренности обращается к Мелвилу и говорит
ему, не сморгнув: «Мне очень хорошо известно, что вам больше приглянулся сей
молодой повеса». Однако Мелвил при такой попытке бесцеремонно залезать к нему
в потайной карман не теряет обычного хладнокровия. Плох тот дипломат, который
не способен в трудную минуту соврать, не краснея. Сморщив умное лицо в
презрительную гримасу и с пренебрежением глядя на того самого Дарнлея, ради
которого он еще только вчера хлопотал, Мелвил замечает спокойно: «Ни одна умная
женщина не изберет в мужья повесу с такой стройной талией и таким пригожим
безбородым лицом, более подобающим женщине, чем зрелому мужу».
