Сдалась ли Елизавета на искусный маневр опытного дипломата? Поверила ли его
притворному пренебрежению? Или же она ведет в этой комедии еще более
непроницаемую двойную игру? Но только вот что удивительно: сначала лорду
Леноксу, отцу Дарнлея, дозволено вернуться в Шотландию, а в январе 1565 года
разрешение получает и сам Дарнлей. Елизавета не то из каприза, не то из
коварства посылает ко двору противницы как раз самого опасного кандидата.
Забавно, что ходатаем по этому делу выступает не кто иной, как граф Лестер – он
тоже ведет двойную игру, чтобы незаметно выскользнуть из брачных силков,
расставленных его госпожой. Четвертый акт этого фарса тем самым переносится в
Шотландию, но тут искусно нарастающая путаница обрывается, и комедия сватовства
приходит к внезапному концу, неожиданному для всех участников.
Ибо политика, эта земная, искусственная сила, сталкивается в тот зимний день
с некоей извечной, изначальной силой: жених, явившийся к Марии Стюарт с
визитом, неожиданно находит в королеве женщину. После долгих лет терпеливого,
безучастного ожидания она наконец пробудилась к жизни. До сей поры она была
лишь королевской дочерью, королевской невестой, просто королевой и вдовствующей
королевой – игрушка чужой воли, послушный объект дипломатических торгов.
Впервые в ней просыпается чувство, одним рывком сбрасывает она с себя коросту
честолюбия, словно тяготящее ее платье, чтобы свободно распорядиться своим юным
телом, своей жизнью. Впервые слушается она не чужих советов, а лишь голоса
крови – требований и подсказки своих чувств. Так начинается история ее
внутренней жизни.
7. Второе замужество
(1565)
То неожиданное, что произошло, в сущности, самая обыкновенная вещь на свете:
молодая женщина влюбляется в молодого человека. Нельзя надолго подавить
природу: Мария Стюарт, женщина с нормальными чувствами и горячей кровью, в этот
поворотный миг стоит на пороге своей двадцать третьей весны. Четыре года
вдовства протекли для нее в строгом воздержании, без единого сколько-нибудь
серьезного любовного эпизода. Но страсти можно лишь до поры до времени держать
в узде: даже в королеве женщина в конце концов предъявляет самое священное свое
право – любить и быть любимой.
Предметом первого увлечения Марии Стюарт стал – редкий в мировой истории
случай – не кто иной, как политический искатель невест, Дарнлей, в 1565 году по
поручению своей матушки объявившийся в Шотландии. Мария Стюарт не впервые
встречает этого юношу: четыре года назад, пятнадцатилетним подростком, он
прибыл во Францию, чтобы принести в затененный покой вдовы de deuil blanc
соболезнования своей матушки. И как же вытянулся с тех пор этот долговязый,
широкоплечий юнец с соломенно-желтыми волосами, с девически гладким,
безбородым, но и девически красивым лицом, на котором большие, круглые
мальчишеские глаза с каким-то недоумением смотрят на мир. «Il n’est possible de
voir un plus beau prince»
[*], – сообщает о нем
Мовиссьер, да и на взгляд юной королевы Дарнлей – «на редкость пригожий и
статный верзила» – «the lustiest and bestproportioned long man». Марии Стюарт,
с ее пылкой, нетерпеливой душой, свойственно обольщаться иллюзиями.
Романтические натуры ее склада редко видят людей и жизнь в истинном свете; мир
обычно представляется им таким, каким они хотят его видеть. Непрестанно
бросаемые от чрезмерного увлечения к разочарованию, эти неисправимые
мечтательницы никогда не отрезвляются полностью. Освободившись от иных иллюзий,
они тут же поддаются другим, ибо в иллюзиях, а не в действительности для них
настоящая жизнь. Так и Мария Стюарт в скороспелом увлечении этим гладким юношей
не замечает вначале, что его красивая внешность не скрывает большой глубины,
что тугие мускулы не говорят о подлинной силе, а придворный лоск не знаменует
душевной утонченности. Мало избалованная своим пуританским окружением, она
видит лишь, что этот юный принц мастерски сидит в седле, что он грациозно
танцует, любит музыку и прочие тонкие развлечения и при случае может накропать
премилый мадригал. Малейший намек на артистичность в человеке всегда много для
нее значит; она от души радуется, что нашла в молодом принце товарища по танцам
и охоте, по всевозможным играм и упражнениям в искусствах, которыми увлекаются
при дворе. Его присутствие вносит разнообразие и свежее дыхание юности в
затхлость и скуку придворной жизни. Но не только королеву пленил Дарнлей –
недаром, следуя наставлениям сметливой матушки, он ведет себя с примерной
скромностью: повсюду в Эдинбурге он вскоре желанный гость, «well liked for his
personage»
[*], как доносит Елизавете ее
недальновидный соглядатай Рандольф. С поразительной ловкостью добивается он
успеха не только у Марии Стюарт, но и у всех вокруг.
Так, он завязывает дружбу с Давидом Риччо, новым доверенным секретарем
королевы, агентом контрреформации: днем они вместе играют в мяч, ночью делят
ложе. Но, заискивая у католической партии, он ластится и к протестантам. По
воскресеньям сопровождает регента Меррея в реформатскую «кирку», где с хорошо
разыгранным волнением слушает проповедь Джона Нокса; днем, для отвода глаз,
обедает с английским посланником и славит доброе сердце Елизаветы, а вечером
танцует с четырьмя Мариями. Короче говоря, долговязый, недалекий, но хорошо
вышколенный юноша отлично справляется со своей задачей; и, будучи круглым
ничтожеством, ни в ком не возбуждает преждевременных подозрений.
Но вот искра перекинулась, и занялся пожар – Мария Стюарт, чьей
благосклонности ищут государи и князья, сама теперь ищет любви глупого
девятнадцатилетнего мальчика. Долго сдерживаемая, нетерпеливая страсть
пробивается с вулканической силой, как это бывает с цельными характерами, не
растратившими и не промотавшими своих чувств в пустых интрижках и
легкомысленных увлечениях; благодаря Дарнлею впервые в Марии Стюарт заговорило
женское естество – ведь ее супружество с Франциском II так и осталось ничем не
разрешившейся детской дружбой, и все эти годы женщина в королеве прозябала в
каких-то сумерках чувств. Наконец-то перед ней человек, мужчина, на которого
оттаявший, запруженный переизбыток ее страстности может излиться кипящей
стремниной. Не размышляя, не рассуждая, она, как это часто бывает с женщинами,
видит в первом попавшемся шалопае единственного возлюбленного, посланного ей
судьбой. Конечно, умнее было бы повременить, проверить человека, узнать ему
настоящую цену. Но требовать логики от страстно влюбленной молодой женщины –
все равно что искать солнце в глухую полночь. Тем-то и отличается истинная
страсть, что к ней неприменим скальпель анализа и рассудка. Ее не вычислишь
наперед, не сбалансируешь задним числом. Выбор, сделанный Марией Стюарт, лежит,
без сомнения, за гранью ее обычно столь трезвого разума. Ничто в этом незрелом,
тщеславном и разве что красивом мальчике не объясняет такого бурного разлива
чувств. Как и у многих мужчин, которых не по заслугам любят превосходящие их
духовно женщины, единственная заслуга Дарнлея, его приворотный корень в том,
что ему посчастливилось в критическую минуту, исполненную величайшего
напряжения, подвернуться этой женщине, в которой еще только дремала воля к
любви.
