Но такова судьба всех политических уступок: они всегда запаздывают. Не далее
как вчера Мария Стюарт была политиком, сегодня она только женщина, только
возлюбленная. Стать признанной наследницей английского престола было лишь
недавно ее заветной мечтой; сегодня это честолюбивое стремление оттеснено куда
более легковесным, но и более пламенным желанием женщины – поскорее завладеть
этим статным красавцем, этим мальчиком. Запоздали угрозы и прельстительные
посулы Елизаветы, запоздали и увещания честных друзей, таких, как герцог
Лотарингский, ее дядя, который советует ей отказаться от этого «joli hutaudeau»
– «смазливого шалопая». Ни доводам разума, ни соображениям государственной
важности уже не совладать с ее пылким нетерпением. Иронически звучит ее ответ
разъяренной Елизавете, запутавшейся в собственных сетях: «Мне поистине странно,
что я не угодила моей доброй сестрице: ведь выбор, который она порицает, ни в
чем не расходится с ее волей. Разве не отвергла я всех чужеземных искателей и
не предпочла им англичанина, в жилах которого течет кровь обоих наших правящих
домов, первого принца Англии?» Против этого Елизавете трудно возразить, ведь
Мария Стюарт чуть не буквально – но только по-своему – выполнила ее волю. Она
остановила свой выбор на английском дворянине, том самом, которого Елизавета
прислала к ней с двусмысленными намерениями. Но так как соперница, не владея
собой, засыпает ее все новыми предложениями и угрозами, Мария Стюарт
высказывается уже грубо и откровенно. Слишком долго ее кормили обещаниями и
обманывали в лучших надеждах: наскучив этим, она, с одобрения всей страны, сама
сделала выбор. Невзирая на то, что из Англии шлют то кислые, то сладкие письма,
в Эдинбурге на всех парах готовятся к свадьбе, Дарнлею наспех жалуют еще титул
герцога Росского; английский посланник, который в последнюю минуту прискакал из
Англии с кипой протестов и нот, еще не вылезая из кареты, слышит, что Генри
Дарнлею отныне надлежит именоваться и титуловаться (namet and stylith) не
иначе, как королем.
Двадцать девятого июля колокола возвещают о венчании. В маленькой домашней
капелле Холируда священник благословляет молодых. Мария Стюарт, неистощимо
изобретательная в устройстве торжественных церемоний, приводит всех в
изумление, появившись в траурном одеянии, том самом, в котором она провожала
гроб своего усопшего супруга, короля Франции, – этим она как бы подчеркивает,
что не по легкомыслию идет она вторично к алтарю, не потому, что забыла первого
супруга, а единственно выполняя волю своего народа. И только прослушав мессу и
вернувшись к себе в опочивальню, она – вся эта сцена мастерски задумана, и
пышные уборы лежат наготове, – уступая нежным мольбам Дарнлея, соглашается
снять траур и сменить его на цвета радости и веселья. Внизу осаждает замок
ликующая толпа, в которую щедрыми горстями кидают деньги, и с легким сердцем
королева и ее народ спешат упиться праздничным весельем. К великой досаде Джона
Нокса, кстати лишь недавно, на пятьдесят седьмом году жизни, вторично
вступившего в брак и взявшего девицу восемнадцати лет – но радости он признает
только для себя, – четыре дня и четыре ночи кипит веселье, и пиршества сменяют
друг друга, как будто все темное, гнетущее ушло навек и отныне начинается
блаженное царство юности.
Отчаянию Елизаветы нет границ, когда она, незамужняя и неспособная к
замужеству, слышит, что Мария Стюарт вновь взошла на брачное ложе. Сама же она
своими хитроумными маневрами только осрамила себя на весь мир: сватала королеве
Шотландской своего сердечного дружка, а его оконфузили всенародно; возражала
против кандидатуры Дарнлея, а ее советами пренебрегли; послала нарочного с
последним предупреждением, а ее посланца продержали у запертых дверей, пока не
кончился обряд. Необходимо было что-то предпринять для спасения своего
престижа. Порвать дипломатические отношения и объявить войну? Но под каким
предлогом? Ведь Мария Стюарт абсолютно и неоспоримо права, она достаточно
посчиталась с волею Елизаветы, не отдав своей руки чужеземцу, к тому же Дарнлей
и безупречная партия: ближайший кандидат на английский престол, правнук Генриха
VII – чем не достойный супруг? Нет, всякая попытка протестовать, ввиду полного
ее бессилия, только изобличит перед миром личную досаду Елизаветы.
Однако двойная игра всегда была и пребудет душой всех поступков Елизаветы.
Только что потерпев жестокую неудачу, она все же остается верна себе. Она,
конечно, воздержится от объявления войны, не отзовет и своего посланника, но
втихомолку постарается, елико возможно, пакостить счастливой паре. Слишком
нерешительная и осторожная, чтобы открыто выступить против своих лютых врагов,
Дарнлея и Марии Стюарт, она действует с помощью интриг и подкупов. В Шотландии
всегда найдутся недовольные, восстающие против наследственной власти, а на сей
раз с ними заодно человек, головой выше прочей мелюзги, выделяющийся своей
незаурядной энергией и открыто заявивший протест. Меррей демонстративно не
явился на свадьбу сестры, и посвященные сочли это недобрым знаком. Ибо Меррею –
что немало способствует притягательности и загадочности этой фигуры – в
удивительной мере присуще умение предугадывать внезапные изменения политической
погоды; какой-то верный инстинкт предупреждает его о назревающей опасности, и в
этих случаях он делает самое умное, что может сделать умудренный политик, –
исчезает. Он выпускает из рук кормило власти и становится невидим и неуловим.
Подобно тому как внезапное высыхание рек и иссякание источников предвещает в
природе стихийные бедствия, – так исчезновение Меррея неизменно предрекает –
история Марии Стюарт тому наглядное доказательство – политическую непогоду. На
первых порах Меррей ведет себя скорее пассивно. Он запирается в своем замке, он
упрямо избегает двора, показывая, что, как регент и сберегатель протестантизма,
решительно осуждает возведение Дарнлея на шотландский престол. Но Елизавете
мало одного протеста. Ей нужен бунт; в Меррее и в столь же, как и он,
недовольных Гамильтонах ищет она союзников и помощников. Со строжайшим наказом
ни в коем случае ее не скомпрометировать, «in the most secret way», поручает
она агенту поддержать лордов деньгами и людьми «as if from himself», якобы по
его личному почину, ей же, Елизавете, будто ничего о том не известно. Деньги,
как благодатная роса на жухнущие луга, падают в жадные руки лордов, сердца их
снова загораются мужеством, и обещанная военная помощь способствует назреванию
мятежа, которого с таким нетерпением ждут в Англии.
Пожалуй, единственная ошибка Меррея, этого умного и дальновидного политика,
в том, что он и в самом деле понадеялся на ненадежнейшую из правительниц и стал
во главе мятежа. Разумеется, осторожный заговорщик не спешит ударить и лишь
тайно вербует сообщников; он не прочь повременить, пусть Елизавета открыто
выскажется за возмутившихся лордов, и тогда не как мятежник, но как сберегатель
веры станет он против сестры. Однако Мария Стюарт, встревоженная двусмысленным
поведением брата и по праву не желая терпеть его враждебной безучастности,
торжественно призывает его к ответу, требуя, чтоб он оправдался перед
парламентом. Меррей, гордостью не уступающий сестре, не признает себя
обвиняемым и надменно отказывается покориться; и тогда на него и его
приверженцев налагается опала (put to the horn), глашатай возвещает об этом на
рыночной площади. Так снова призвано решать оружие, а не разум.
