9. Преданные предатели
(март – июнь 1566)
Опасность всегда благотворна для Марии Стюарт как личности. Лишь в самые
трудные минуты, требующие величайшей внутренней собранности, становится ясно,
какие незаурядные дарования кроются в этой женщине: нерассуждающая железная
решимость, быстрый, живой ум, схватывающий все на лету, неукротимая, можно
сказать, геройская, отвага. Но для того чтобы эти силы взыграли, должны быть
потревожены глубинные залежи, таящиеся в этой богатой натуре. Только тогда ее
способности, рассыпанные с детской беспечностью, сгустятся в несокрушимую
энергию. Кто хочет согнуть эту женщину, лишь помогает ей выпрямиться во весь
рост. Любой удар судьбы; если смотреть вглубь, ей на пользу, как нечаянное
богатство, как бесценный подарок.
Эта ночь ее первого унижения меняет в корне характер Марии Стюарт, меняет
навсегда. В горниле жестоких испытаний, когда ее слишком беспечная доверчивость
была обманута одновременно мужем, братом, друзьями и подданными, эта
женственная, мягкая натура приобретает твердость стали и вместе с тем упругую
податливость хорошо откованного на огне металла. Но как добрый меч двуостр, так
душа ее двулика с той страшной ночи, положившей начало всем ее невзгодам.
Великая кровавая трагедия началась.
Только мысль о возмездии владеет королевой, когда, запертая в своей спальне,
узница вероломных подданных, она мечется из угла в угол, перебирая и взвешивая
в уме все одно и то же: как ей прорвать кольцо своих врагов, как отметить за
кровь верного слуги, которая еще теплыми каплями стекает в щели пола, как
обуздать, поставить на колени или перед плахой тех, кто святотатственно поднял
руку на нее, помазанницу божию? Рыцарственная воительница, жестоко потерпев от
людской неправды, она считает, что против врагов все средства дозволены и
хороши. С ней происходит превращение: неосторожная, она становится осторожной,
скрытной; слишком честная по натуре, чтобы сказать неправду, она учится
притворяться и хитрить; всегда справедливая и прямая с людьми, она теперь
приложит все свои незаурядные способности, чтобы обратить против врагов их
собственные козни. Бывает, что за день человек выучится тому, чему его не
научили месяцы и годы; именно такой суровый урок преподан Марии Стюарт на всю
жизнь; кинжалом заговорщиков прикончили на ее глазах не только верного слугу
Риччо, они убили беззаботную доверчивость и непосредственность ее души. Какая
ошибка – довериться предателям, быть честной с лжецами, какая непростительная
глупость – открыть свое сердце тем, кто вовсе лишен сердца! Нет, притворяться,
скрывать свои чувства, хоронить злобу, уверять в любви тех, кого навек
возненавидел, и, затаив ненависть, ждать часа, когда удастся отомстить за
убитого друга, – часа возмездия! Все силы приложить к тому, чтобы скрыть
собственные помыслы и усыпить подозрения врагов, пока еще опьяненных победой;
лучше на день, на два притворно смириться перед негодяями, чтобы потом
окончательно их усмирить! За такое чудовищное предательство можно отплатить
лишь предательством, но только еще более смелым, дерзостным, циничным.
Во внезапном озарении, которое в виду смертельной опасности подчас нисходит
даже на беззаботные и вялые души, составляет Мария Стюарт свой план. Доколе
Дарнлей держит руку заговорщиков, ее положение безвыходно, это ясно ей с
первого взгляда. Только одно может ее спасти: пока еще не поздно, расколоть
блок заговорщиков, вбить в него клин. Если цепь, стягивающую ее шею, нельзя
разорвать махом, значит, надо исхитриться перепилить ее в самом слабом звене:
пусть один из предателей предаст остальных. А кто среди жестковыйных мятежников
самый малодушный, ей слишком хорошо известно: конечно же, Дарнлей, heart of
wax, восковое сердце, которое любая сильная рука лепит по своему произволу.
Первый же ход Марии Стюарт мастерски задуман и психологически верен. Она
объявляет, что чувствует приближение схваток. Волнение прошедшей ночи, зверское
убийство, совершенное на глазах у женщины на пятом месяце беременности, с
полным основанием подсказывали возможность преждевременных родов. Мария Стюарт
делает вид, будто ей очень плохо, и ложится в постель – никто не посмеет
навлечь на себя обвинение в чудовищном бессердечии, отказав страждущей в уходе
ее камеристок и врача. А это, собственно, все, что ей покамест нужно, ее
строгое заключение нарушено. Наконец-то у нее появляется возможность послать с
надежной служанкой весточку Босуэлу и Хантлею и все подготовить к задуманному
побегу. Более того, угроза преждевременных родов поставила заговорщиков, и в
особенности Дарнлея, в крайне затруднительное положение. Ведь дитя, что она
носит под сердцем, – наследный принц Шотландии, наследный принц Англии; какая
ответственность падет на голову отца-садиста, который для удовлетворения своей
личной мести повелел злодеянию совершиться на глазах у беременной женщины, тем
самым убив младенца в ее чреве! Теряя голову от страха, спешит Дарнлей в
опочивальню королевы.
И тут разыгрывается совершенно шекспировская по масштабам сцена, своей
блистательной смелостью идущая в сравнение разве лишь с той, где Ричард III
перед гробом убитого им супруга домогается любви его вдовы
[43]
– и в том преуспевает. И здесь непогребенное тело все еще
валяется на земле, и здесь убийца и соучастник убийц стоит перед жертвой,
которую он подло, бесчеловечно предал, и здесь искусное притворство извергает
каскады дьявольского красноречия. Никто не присутствовал при этой сцене;
известны лишь ее начало и исход. Дарнлей спешит к жене, которую лишь вчера
нещадно унизил и которая в первом неподдельном гневе поклялась ему в такой же
беспощадной мести. Как Кримгильда над трупом Зигфрида
[44]
, она еще вчера потрясала стиснутыми кулаками, грозя врагам
расправой, но, так же как Кримгильда, за одну эту ночь научилась скрывать свой
гнев. Сегодня Дарнлей не находит вчерашней Марии Стюарт, этой гордо восстающей
противницы и мстительницы; перед ним лишь бедная, сломленная женщина,
смертельно усталая, больная, с робкой нежностью взирающая на него, своего
неумолимого тирана-мужа, который показал ей, чего он стоит. Тщеславный глупец
уже мнит себя победителем, ведь он достиг всего, о чем только смел мечтать:
наконец-то Мария Стюарт снова у его ног. Едва почувствовав его железную руку,
она гордая, надменная, покорилась. Стоило ему убрать этого итальянского
проходимца, как она вновь готова служить своему истинному господину и
повелителю.
Человека умного и рассудительного такое внезапное превращение, верно,
заставило б насторожиться. У него бы не отзвучал еще в ушах пронзительный крик
этой женщины, которая только вчера, сверкая глазами, как смертоносной сталью,
называла его предателем и сыном предателя. Он вспомнил бы, что гордая дочь
Стюартов не прощает оскорблений и не забывает обид. Но, как все тщеславные
люди, упивающиеся лестью, Дарнлей легковерен, и, как у всякого глупца, у него
короткая память. К тому же – о, каверзная судьба! – из всех мужчин, когда-либо
любивших Марию Стюарт, он, этот пылкий мальчик, особенно к ней вожделеет: с
какой-то собачьей преданностью льнет чувственный юноша к ее телу: ничто так не
раздражало и не оскорбляло его все это время, как пренебрежение, с каким она
столь явно уклонялась от его объятий. И вдруг – о, неслыханное чудо! – желанная
любовница снова в его власти. Пусть не уходит, пусть остается с ней этой ночью,
молит строптивица, – и вмиг он растаял, он снова нежен и покорен, ее слуга, ее
верный холоп. Никто не знает, какой прельстительной ложью свершила Мария Стюарт
это чудесное превращение. Не прошло и двадцати четырех часов после убийства, а
Дарнлей, обманувший ее вместе с лордами, смиренно готов на все и будет из кожи
лезть, стремясь обмануть вчерашних сообщников; с еще большей легкостью, чем те
сманили его на свою сторону, возвращает королева к себе своего раба. Он выдает
ей имена всех участников, он готов содействовать ее побегу, малодушно идет он и
на то, чтобы стать орудием мести, которая в конце концов сразит и его самого,
архипредателя и коновода. Послушным орудием покидает эту спальню тот, кто вошел
в нее, казалось, господином и повелителем. Одним усилием разорвала Мария Стюарт
душившую ее цепь – и это лишь несколько часов спустя после жестокого унижения:
глава заговора неведомо для заговорщиков стал их заклятым врагом, гениальное
притворство победило притворство низменное.
