Французский двор в эти годы – один из самых блестящих и пышных в мире.
Только что миновало мрачное средневековье, и последние романтические отблески
умирающего рыцарства еще озаряют поколение переходной эпохи. По-прежнему сила
и храбрость проявляют себя в стародавних суровых и мужественных потехах: охоте,
игрищах, турнирах, приключениях, войне, но в высших кругах общества уже
одерживает верх духовное начало; гуманизм завоевывает вслед за монастырями и
университетами и королевские замки. Из Италии во Францию в победном шествии
проникают излюбленный папами культ роскоши, характерное для Ренессанса
тяготение к духовно-чувственным наслаждениям, увлечение изящными искусствами; в
это историческое мгновение здесь возникает новый идеал, единственное в своем
роде сочетание силы и красоты, беспечности и отваги – высокое искусство
презирать смерть и в то же время страстно любить жизнь. Естественнее и
свободнее чем где бы то ни было объединяются во французском характере горячий
темперамент с беззаботной легкостью, галльская chevalerie
[*] чудесным образом гармонирует с классической культурой
Ренессанса. От дворянина наравне с умением, облачившись в тяжелые доспехи,
стремительно атаковать противника на турнире, требуется и безукоризненное
выполнение замысловатых танцевальных фигур, он должен постичь как суровую науку
войны, так и галантные законы придворной куртуазии; одна и та же рука должна
разить тяжелым двуручным мечом, чувствительно играть на лютне и писать сонеты
даме сердца. Сочетать в себе полярные противоположности – силу и нежность,
суровость и изысканность, быть равно оснащенным для боя и для духовного
поединка – вот идеал того времени. Днем король и его дворяне на взмыленных
скакунах носятся в погоне за оленями и вепрями и скрещивают мечи и копья на
турнирах, а вечерами кавалеры и знатные дамы собираются в заново отделанных с
небывалой роскошью дворцах – Лувре, Сен-Жермене, Блуа и Амбуазе – для
изысканных развлечений. При дворе читают стихи, поют мадригалы, музицируют,
возрождают в маскарадах дух античности. Множество красивых, нарядных женщин,
творения таких поэтов и художников, как Ронсар, Дю Белле
[9]
и Клуэ
[10]
, сообщают двору
невиданную красочность и жизнерадостность, с небывалой щедростью проявляющиеся
во всех областях искусства и жизни. Как и вся Европа накануне злосчастных
религиозных войн
[*], Франция той поры стоит
перед великим расцветом культуры.
Тот, кому предстоит жить при таком дворе, а тем более царить в нем, должен
отвечать этим новым культурным запросам. Он должен стремиться овладеть всеми
искусствами и знаниями, совершенствуя свой ум, равно как и свое тело. Навсегда
послужит к чести гуманизма, что от тех, кто готовил себя к власти, он требовал
знакомства со всеми видами искусства. Пожалуй, никогда еще не уделялось столько
внимания безукоризненному воспитанию не только мужчин высшего сословия, но и
женщин – этим открывалась новая эра. Как и Мария Английская и Елизавета,
изучает Мария Стюарт классические языки – греческий и латынь, а также
современные – итальянский, английский, испанский. Благодаря острому, живому уму
и унаследованному предрасположению ко всему изящному одаренной девочке все
дается шутя. Уже тринадцати лет, изучив латынь по «Беседам» Эразма
[11]
, она в Лувре перед всем двором произносит
речь собственного сочинения, и ее дядя, кардинал Лотарингский, с гордостью
сообщает матери, Марии де Гиз: «Душевное величие, красота и мудрость вашей
дочери столь возросли и возрастают с каждым днем, что она уже сейчас владеет в
совершенстве всеми славными и благородными науками, и ни одна из дочерей
дворянского или иного сословия в этом королевстве не может с ней сравниться. Я
счастлив сообщить Вам, что король очень к ней привязан, иногда он более чем по
часу беседует с ней одной, и она так умеет занять его разумными и здравыми
речами, как впору и двадцатипятилетней!»
И в самом деле, умственно Мария Стюарт развилась необычайно рано. Она в
короткое время настолько овладела французским, что пробует свои силы и в
стихах, достойно отвечая на хвалебные оды таких поэтов, как Ронсар и Дю Белле;
и не только в придворной игре «на случай» тешит она муз, нет, в самые горькие
минуты юная королева, полюбившая поэзию и полюбившаяся поэтам, изливает свои
чувства в стихах. Впрочем, тонкий вкус проявляется у нее и в других искусствах:
она очаровательно поет, аккомпанируя себе на лютне, и покоряет всех танцами; ее
вышивки говорят не только об умении, но и одаренности; она и одевается с
отменным вкусом, без той помпезной роскоши, какою чванится Елизавета,
щеголяющая в своих широчайших робах, – Мария Стюарт одинаково мила и
естественна и в пестрой шотландской юбочке и в торжественном одеянии. Такт и
чувство прекрасного у нее природные, а свою величественную, ничуть не
театральную осанку – источник поэтического очарования, прославившего ее в
веках, – дочь Стюартов сохранит и в самые тяжкие минуты, как драгоценное
наследие королевской крови и княжеского воспитания. Но и в телесных упражнениях
– неутомимая наездница, страстная охотница, искусный игрок в мяч – она едва ли
уступает самым закаленным атлетам этого рыцарственного двора; ее стройное тело
отроковицы, при всей своей грации, не знает усталости. Самозабвенно и радостно,
блаженно и беззаботно припадает она ко всем источникам романтической юности, не
подозревая, что величайшее счастье своей жизни она уже исчерпала без остатка.
Вряд ли в ком рыцарско-романтический идеал женщины французского Ренессанса
нашел более совершенное воплощение, чем в этой жизнерадостной и пылкой
принцессе.
Но не только музы – и боги благословили ее колыбель. Душевные совершенства
сочетаются у Марии Стюарт с необычайным телесным очарованием. Едва ребенок
стал девушкой, женщиной, как поэты наперебой спешат воспеть ее красоту. «На
пятнадцатом году красота ее воссияла, как свет яркого дня», – возглашает
Брантом
[12]
, и еще более пламенно – Дю Белле: