У Карберри-хилла, в шести милях от Эдинбурга, сходятся два полчища (полками
их не назовешь). Численное превосходство на стороне королевского войска. Но ни
один из лордов, ни один из этих великолепно снаряженных благородных всадников
не становится под вызывающе развернутое знамя с королевским львом; кроме
наемных аркебузиров, за Босуэлом следуют лишь кое-как вооруженные и не слишком
воинственно настроенные люди его клана. А напротив, на расстоянии не более
полумили, так близко, что Мария Стюарт различает знакомые лица своих
противников, сверкающими шеренгами на чудо-конях выстроились воинственные
лорды, радуясь предстоящему делу. Под странным они собрались знаменем, водрузив
его как раз насупротив королевского штандарта. На белом поле, распростертое под
деревом, лежит тело убитого. Рядом на коленях дитя, плача, простирает ручонки к
небу со словами: «Господи, к тебе взываю о суде и мести!» Тем самым лорды, еще
недавно наущавшие Босуэла расправиться с Дарнлеем, хотят представить себя
благородными мстителями, а также дать понять, что только против убийцы Дарнлея
выступили они вооружась, а отнюдь не восстали против своей королевы.
Ярко и многоцветно полощутся на ветру оба знамени. Но ни там, ни здесь не
чувствуется настоящего подъема. Ни одно из полчищ не делает попыток перейти в
наступление через разделяющий их ручей; и те и другие будто чего-то ждут и
только издали наблюдают друг за другом. Собранное впопыхах мужичье Босуэла не
выказывает большого желания лечь костьми за дело, ему чуждое и темное. Лорды
все еще скованы нерешительностью. Не так это просто – с копьем и мечом открыто
ударить на свою законную государыню. Одно дело – состряпать добрый заговор и
убрать неугодного короля, ибо всегда найдутся два-три бедняка, которых можно
будет потом вздернуть, а самим торжественно умыть руки; подобные темные
махинации никогда не тревожили совести лордов; но с поднятым забралом, средь
бела дня ринуться на свою монархиню – слишком это противоречило идее феодальной
верности, все еще нерушимо владевшей умами.
От французского посланника Дю Крока – он появляется на поле брани в качестве
нейтрального наблюдателя – не укрылось настроение обоих станов: не теряя
времени, предлагает он повести переговоры. В лагере лордов выкидывают
парламентерский флаг, и, радуясь лучезарному летнему дню, оба полчища
располагаются бивуаком, каждое по свою сторону ручья. Всадники спешиваются,
ратники сбрасывают с себя тяжелые доспехи, и все с удовольствием закусывают, а
между тем Дю Крок с небольшим конным эскортом переправляется через ручей и
поднимается на холм – в ставку королевы.
Поистине невиданная аудиенция! Королева, никогда не принимавшая французского
посла иначе как в драгоценной робе, под тронным балдахином, сидит на камне в
пестром «килте», короткая юбчонка не прикрывает колен. Но достоинство и
неукротимая гордость у нее те же, что и в придворном наряде. Возбужденная,
бледная, невыспавшаяся, она дает волю своему гневу. Словно чувствуя себя
по-прежнему повелительницей страны, госпожой положения, она требует, чтобы
лорды беспрекословно ей покорились. Сами же они вынесли Босуэлу оправдательный
приговор, зачем же теперь обвиняют его в убийстве? Сами настаивали на этом
браке, а ныне объявляют его преступным! Негодование Марии Стюарт законно, но
не время ссылаться на закон, когда поднят меч войны. Пока посол ведет
переговоры, подъезжает Босуэл. Посол приветствует его, однако руки не подает.
Слово берет Босуэл. Он говорит ясно, без колебаний, в его смелом, открытом
взоре ни тени страха; даже Дю Крок вынужден отдать должное безупречной выдержке
этого головореза. «Признаться, – пишет он в своем сообщении, – он показался
мне настоящим полководцем, так как говорил со мной с полным сознанием своего
достоинства, как искусный и смелый воитель, умеющий вести полки в бой. Я не мог
не восхищаться им, ибо он видел, что его противники настроены решительно, сам
же он едва ли мог рассчитывать и на половину своих людей. И все же он
непоколебим». Босуэл предлагает решить дело поединком с любым из лордов равного
ему ранга. Его дело правое, бог, конечно, не оставит его. Даже в столь
отчаянном положении сохраняет он свой обычный задор, предлагая Дю Кроку
наблюдать поединок с одного из холмов: увлекательное будет зрелище! Но королева
и слышать не хочет о поединке. Она все еще надеется, что лорды придут к ней с
повинной, – неисправимый романтик, она, как всегда, лишена чувства
действительности. Вскоре Дю Кроку становится ясна бесполезность его миссии;
старый вельможа видит слезы на глазах у Марии Стюарт, он и рад бы ей помочь,
но, пока она не откажется от Босуэла, ей нет спасения, а она не желает от него
отказаться. Итак, до свидания! Откланявшись с отменной любезностью, он
неспешно возвращается в стан лордов.
Время слов миновало, пора дать бой. Но солдаты мудрее своих полководцев. Они
видят, что господа чинно беседуют, зачем же им, бедным горемыкам, убивать друг
друга в такой погожий летний день? Все разбрелись кто куда; напрасно Мария
Стюарт командует в атаку, видя в том единственное спасение, – люди больше ей не
повинуются. Вся эта орда с бору да с сосенки, уже шесть-семь часов пребывающая
в праздности, постепенно рассыпается, и как только лорды замечают это, они
посылают двести человек всадников отрезать Босуэлу и королеве отступление.
Только теперь понимает Мария Стюарт, что им грозит, и, как истинно любящая
женщина, думает не о себе, а только о своем возлюбленном Босуэле. Она знает: ни
у одного из ее подданных не поднимется рука на нее, зато его они не пощадят,
хотя бы уж затем, чтобы он не рассказал чего лишнего, что им, запоздалым
мстителям за смерть Дарнлея, может прийтись не по вкусу. Впервые за все эти
годы ломает она свою гордость. Она посылает в лагерь лордов парламентера с
белым флагом просить начальника конного отряда Керколди Грейнджского, чтобы он
прибыл к ней один, без провожатых.
Священный приказ королевского величества еще исполнен магической,
чудодейственной силы. Керколди Грейнджский останавливает своих всадников.
Один, он переправляется на ту сторону и, прежде чем сказать что-либо,
верноподданнически преклоняет колено. Он ставит последнее условие: пусть
королева откажется от Босуэла и вместе с ними вернется в Эдинбург. Тогда
Босуэла не станут преследовать – скатертью дорога!
Босуэл – изумительная сцена, изумительный актер! – стоит в молчании. Ни
слова не говорит он Керколди, ни слова королеве, чтобы не повлиять на ее
решение. Чувствуется, что он готов и один скакать навстречу двумстам всадникам,
которые, стоя у подошвы холма и не выпуская поводьев из рук, только и ждут
сигнала Керколди, его поднятого меча, чтобы ринуться на неприятельские линии. И
лишь услышав, что королева дала согласие на предложение Керколди, Босуэл
подходит и обнимает ее – в последний раз, но они еще этого не знают. Затем
садится на коня и стремительно скачет прочь, сопровождаемый двумя слугами.
Горячечный сон кончился. Наступает окончательное, жестокое пробуждение.
Страшное, беспощадное пробуждение! Лорды обещали Марии Стюарт отвезти ее в
Эдинбург с подобающими почестями, и таково было, по-видимому, их первоначальное
намерение. Но едва униженная женщина в своей жалкой, запыленной одежде
приближается к толпе наемников, как огненной змейкой вспыхивает насмешка. Пока
железный кулак Босуэла защищал королеву, народный гнев не смел ее коснуться. Но
теперь она беззащитна, и ненависть дерзко и бесцеремонно поднимает голову.
Королева, сдавшаяся на капитуляцию, не внушает уважения мятежным солдатам. Все
сильнее напирают они, сначала движимые любопытством, а затем и возмущением. «На
костер шлюху!», «В огонь мужеубийцу!..» – раздаются исступленные крики. Тщетно
Керколди колошматит их мечом: едва рассеявшись, озлобленные толпы собираются с
новым ожесточением, и вот уж они, будто в триумфальном шествии, выступают
впереди своей, пленницы, неся в руках знамя с изображением убитого супруга и
молящего о мести дитяти. Так с шести до десяти вечера, от Лангсайда до
Эдинбурга, гонят они ее сквозь строй. Из каждого дома, из окружных деревень
прибывают все новые охотники посмотреть небывалое зрелище – полоненную
королеву, и порой натиск любопытствующих так велик, что они прорывают цепи
охраны и солдаты вынуждены прокладывать себе дорогу в толпе; ни разу не
изведала Мария Стюарт такого унижения, как в тот памятный день.
