Однако Елизавета впервые наталкивается на открытое сопротивление лордов, как
ни трудно было его ждать от тех, кто в большинстве своем уже годами тайно
состоит у нее на жаловании. Убийство Риччо научило их, чего им ждать, если
Мария Стюарт снова вернется к власти: никакие угрозы, никакие посулы не
побудили ее до сих пор отказаться от Босуэла, а ее истошные проклятья во время
обратной скачки в Эдинбург, когда в своем унижении она грозила им великими
опалами, все еще зловеще звенят у них в ушах. Не для того убрали они с дороги
сначала Риччо, потом Дарнлея, потом Босуэла, чтобы снова отдаться на милость
безрассудной женщины; для них было бы куда удобнее возвести на престол ее сына
– годовалое дитя: ребенок не станет ими помыкать, и на два десятилетия, пока
несовершеннолетний король не войдет в возраст, они были бы неоспоримыми
господами страны.
И все же лорды вряд ли нашли бы в себе мужество открыто восстать против
своего денежного мешка – Елизаветы, если бы случай не дал им в руки поистине
страшное, смертоносное оружие против Марии Стюарт. Спустя шесть дней после
битвы при Карберри-хилле низкое предательство спешит преподнести им чрезвычайно
радостную для них весть. Джеймс Балфур, правая рука Босуэла в убийстве Дарнлея,
чувствует себя не по себе с тех пор, как задул противный ветер, и он видит одну
лишь возможность спасти свою шкуру – совершить новую подлость. Стремясь
заручиться дружбой всесильных лордов, он предает опального друга. Тайно
приносит он лордам радостную весть, что бежавший Босуэл тайно прислал в
Эдинбург слугу с поручением незаметно выкрасть из замка оставленный им ларец с
важными бумагами. Слугу, по имени Далглиш, тут же хватают, и на дыбе, под
страшными пытками, несчастный в смертном страхе выдает, где тайник. По его
указаниям в замке, под одной из кроватей, находят драгоценный серебряный ларец
– Франциск II во время оно подарил его своей супруге Марии Стюарт, а она,
ничего не жалевшая для своего возлюбленного Босуэла, отдала ему вместе со всем
остальным и заветный ларец. В этом накрепко запирающемся хитроумными замками
сундучке временщик хранил свои личные бумаги, в том числе, очевидно, и обещание
королевы выйти за него замуж, а также ее письма, наряду с другими документами,
в частности и теми, что компрометировали лордов. Очевидно – ничего не может
быть естественнее, – Босуэл побоялся захватить с собой столь важные бумаги,
отправляясь в Бортуик, на бой с лордами. Он предпочел спрятать их в надежном
месте, рассчитывая при удобном случае послать за ними верного слугу. Ведь и
«бонд», которым он обменялся с лордами, и обещание Марии Стюарт стать его
женой, и ее конфиденциальные письма могли в трудную минуту очень и очень ему
пригодиться как для шантажа, так и для самозащиты: заручившись письменными
уликами, он мог крепко держать в руках королеву, если бы эта ветреница пожелала
от него отпасть, а также и лордов, вздумай они обвинить его в убийстве. Едва
почувствовав себя в безопасности, изгнанник должен был прежде всего подумать о
том, как бы снова завладеть драгоценными уликами. Лордам, таким образом,
вдвойне повезло с их счастливой находкой: теперь они могли втихомолку
уничтожить все письменные доказательства собственной виновности и в то же время
без всякого снисхождения использовать документы, свидетельствующие против
королевы.
Одну лишь ночь главарь шайки граф Мортон хранил запретный ларец у себя, а уж
на следующий день он сзывает остальных лордов, среди них – факт, заслуживающий
особого упоминания, – также и католиков и друзей Марии Стюарт, и в их
присутствии шкатулка вскрывается. Тут-то и обнаруживают знаменитые письма и
сонеты, писанные ее рукой. Оставив даже в стороне вопрос о том, намного ли
отличались найденные оригиналы от напечатанных впоследствии текстов, мы можем
утверждать с уверенностью, что содержание писем оказалось крайне
неблагоприятным для Марии Стюарт; с этого часа поведение лордов меняется, они
становятся увереннее, смелее, настойчивее. В минуту первого ликования, даже не
дав себе времени снять копии с писем, не говоря уже о том, чтобы их подделать,
они спешат раструбить радостную весть – шлют гонца к Меррею во Францию сообщить
ему хотя бы общее содержание наиболее компрометирующего королеву письма. Они
сносятся с французским послом, допрашивают с пристрастием слуг Босуэла,
попавших к ним в руки, и записывают их показания; такое напористое,
целеустремленное поведение было бы невозможным, если бы найденные бумаги не
содержали достаточно убедительных улик преступного соучастия Марии Стюарт в
убийстве. Положение королевы сразу же резко ухудшается.
Ибо найденные в столь критическую минуту письма неимоверно укрепили позиции
мятежников. Наконец-то они обрели для своего ослушания моральное оправдание,
которого им так недоставало, До сих пор они цареубийство валили на одного
Босуэла, в то же время остерегаясь слишком допекать беглеца из опасения, как бы
он в ответ не разоблачил их как соучастников. Марии Стюарт вменялось в вину
лишь то, что она вышла замуж за убийцу. Теперь же благодаря найденным письмам
невинные агнцы внезапно «открывают», что королева и сама замешана в убийстве:
ее неосторожные письменные признания дают этим завзятым циничным вымогателям
верное средство привести ее к повиновению. Наконец-то в руках у них орудие, с
помощью которого они вынудят ее «добровольно» отречься от престола в пользу
сына, а станет отпираться – что ж, можно будет выдвинуть против нее гласное
обвинение в прелюбодеянии и соучастии в убийстве.
Именно выдвинуть из-за чужого плеча, а не открыто с ним выступить. Ибо лорды
прекрасно знают, что Елизавета не позволит им судить свою королеву. А потому
они благоразумно ретируются на задний план и требовать открытого процесса
предоставляют третьим лицам. Эту миссию – натравить против Марии Стюарт
общественное мнение – с великой охотой берет на себя обуянный жестоким
злорадством Джон Нокс. После убийства Риччо фанатический проповедник из
осторожности покинул страну. Теперь же, когда его мрачные пророчества насчет
«кровавой Иезавели» и того, каких бед она натворит своим легкомыслием, не
только сбылись, но даже превзошли все ожидания, он, облаченный в ризы пророка,
возвращается в Эдинбург. И вот с амвона громогласно и отчетливо зазвучали
призывы возбудить дело против грешной папистки; библический проповедник требует
суда над королевой-прелюбодейкой. От воскресенья к воскресенью тон реформатских
проповедников становится все наглее. Королеве так же мало простительно
нарушение супружеской верности и убийство, кричат они ликующим толпам, как и
последней простолюдинке; Ясно и недвусмысленно добиваются они казни Марии
Стюарт, и это неустанное науськивание делает свое дело. Ненависть, брызжущая с
церковных кафедр, вскоре изливается на улицу. Увлекаемое надеждой увидеть, как
женщину, на которую оно взирало с робостью, волокут в покаянной одежде на
эшафот, то самое простонародье, которое никогда еще в Шотландии не получало ни
слова, ни голоса, требует гласного процесса, и особенно беснуются женщины,
распаленные яростью против королевы. «The women were most furious and impudent
against her, yet the men were bad enough»
[*].
Каждая нищенка в Шотландии знает, что позорный столб и костер были бы ее
уделом, если бы она так же безбоязненно отдалась преступной похоти, – так
неужто позволить этой женщине, потому что она королева, безнаказанно блудить и
убивать и уйти от огненной смерти! Все неистовее звучит в стране клич: «На
костер шлюху!» – «Burn the whore!» И, порядком струсив, докладывает английский
посланник в Лондон: «Как бы эта трагедия не кончилась для королевы тем, чем
началась она для итальянца Давида и для супруга королевы».
