Побег этот необычайно романтичен, как и подобает романтичной королеве.
Мария Стюарт или Джордж Дуглас заручились в замке помощью мальчика Уильяма
Дугласа, который служит здесь пажом, и сметливый, проворный подросток с честью
выполнил свою задачу. По заведенному строгому порядку все ключи от Лохливенских
ворот на время общего ужина кладутся для верности рядом с прибором коменданта,
а после ужина он уносит их с собой и прячет под изголовье. Даже за трапезой
хочет он их иметь перед глазами. Так и сейчас тяжелая связка лежит перед ним,
поблескивая металлом. Разнося блюда, смышленый мальчуган пострел неприметно
бросает на ключи салфетку, и, пользуясь тем, что общество за столом, изрядно
приложившись к бутылкам, беззаботно беседует, он, убирая со стола, прихватывает
с салфеткой и ключи. А потом все идет как по-писаному. Мария Стюарт
переодевается в платье одной из служанок, мальчик спешит вперед и, открывая
дверь за дверью, тщательно запирает их снаружи, чтобы затруднить
преследователям выход, а потом всю связку бросает в озеро. Он уже заранее
сцепил все имеющиеся на острове лодки и выводит их за своей на середину озера:
этим он отрезает дорогу погоне. После чего ему остается одно: в сумерках
теплого майского вечера быстрыми ударами весел править к берегу, где их ждут
Джордж Дуглас и лорд Сетон с пятьюдесятью всадниками. Королева немедля садится
в седло и скачет всю ночь напролет к замку Гамильтонов. Едва она почувствовала
Себя на свободе, как в ней снова пробудилась ее обычная отвага.
Такова знаменитая баллада о побеге Марии Стюарт из омываемого волнами замка,
побеге, который стал возможен благодаря преданности любящего юноши и
самопожертвованию отрока; обо всем этом при случае можно прочитать у Вальтера
Скотта, запечатлевшего этот эпизод во всей его романтичности. Летописцы
смотрят на дело трезвее. По их мнению, суровая тюремщица леди Дуглас якобы
больше была осведомлена о побеге, чем считала нужным показать и чем это вообще
показывают, и всю эту прекрасную повесть она сочинила потом, чтобы объяснить,
почему стража так кстати ослепла и проявила такую нерадивость. Но не стоит
разрушать легенду, когда она так прекрасна. К чему гасить эту последнюю
романтическую зорю в жизни Марии Стюарт? Ибо на горизонте уже сгущаются тучи.
Пора приключений приходит к концу. В последний раз эта молодая смелая женщина
пробудила и познала любовь.
Спустя неделю у Марии Стюарт уже шеститысячное войско. Еще раз как будто
готовы рассеяться тучи, снова воссияли на какое-то мгновение благосклонные
звезды над ее головой. Не только Сетоны и Хантлеи – вернулись все старые ее
сподвижники, не только клан Гамильтонов перешел под ее знамена, но и, как это
ни удивительно, большая часть шотландской знати, восемь графов, девять
епископов, восемнадцать дворян и более сотни баронов. Поистине странно – а
впрочем, ничуть не странно, если вспомнить, что никто в Шотландии не может
править самовластно, не восстановив против себя всю знать. Жесткая рука Меррея
пришлась лордам не по нраву. Лучше присмиревшая, хоть и стократ виновная
королева, нежели суровый регент. Да и за границей спешат поддержать
освобожденную королеву. Французский посол явился к Марии Стюарт, чтобы
засвидетельствовать ей, правомерной властительнице, свою лояльность. Елизавета
послала нарочного выразить радость по поводу «счастливого избавления».
Положение Марии Стюарт за год неволи значительно окрепло и прояснилось, опять
ей выпала счастливая карта. Но, словно охваченная недобрым предчувствием,
уклоняется шотландская королева, доселе такая мужественная и воинственная, от
вооруженной схватки – она предпочла бы кончить дело миром; когда бы брат
оставил ей хоть робкий глянец королевского величия, она, так много пережившая,
охотно отдала б ему всю власть. Какая-то часть той энергии, которую крепила в
ней железная воля Босуэла, надломилась – ближайшие дни это покажут; после
пережитых тревог, забот и треволнений, после всей этой неистовой вражды она
мечтает лишь об одном – о свободе, умиротворенности и покое. Но Меррей и не
думает хотя бы частично поступиться властью. Его честолюбие и честолюбие Марии
Стюарт – дети одного отца, а тут нашлись и советчики, старающиеся закалить его
решимость. В то время как Елизавета посылает Марии Стюарт поздравления,
английский, государственный канцлер Сесил, со своей стороны, всячески нажимает
на Меррея, требуя, чтобы он разделался наконец с Марией Стюарт и католической
партией в Шотландии. И Меррей не долго раздумывает. Он знает: пока Мария Стюарт
на свободе, в Шотландии не быть миру. Перед ним великий соблазн раз навсегда
поквитаться с лордами-смутьянами и преподать им памятный урок. С обычной своей
энергией он быстро собирает войско, уступающее, правда, по численности
противнику, но зато лучше управляемое и более дисциплинированное. Не выжидая
подмоги, выступает он в направлении Глазго. И тринадцатого мая под Лангсайдом
настает час окончательного расчета между королевой и регентом, между братом и
сестрой, между одним Стюартом и другим.
Битва при Лангсайде была короткой, но решающей. Ни долгих колебаний, ни
переговоров, как это было в битве при Карберри; в стремительной атаке налетает
конница Марии Стюарт на неприятельские линии. Но Меррей хорошо выбрал позицию;
еще до того, как вражеской кавалерии удается штурмовать холм, она рассеяна
жарким огнем, а потом смята и разгромлена в контратаке. Все кончено в
каких-нибудь три четверти часа. Бросив все орудия и триста человек убитыми,
последняя армия королевы обращается в беспорядочное бегство.
Мария Стюарт наблюдала сражение с высокого холма; увидев, что все потеряно,
она сбегает вниз, садится на коня и с небольшим отрядом провожатых гонит во
весь опор. Она больше не думает о сопротивлении, панический ужас охватил ее.
Сломя голову, не разбирая дороги, несется она через пастбища и болота, по полям
и лесам – и так без отдыха весь этот первый день, с одной мыслью: только бы
спастись! «Я изведала все, – напишет она позднее кардиналу Лотарингскому, –
хулу и поношение, плен, голод, холод и палящий зной, бежала неведомо куда,
проскакав девяносто две мили по бездорожью без отдыха и пищи. Спала на голой
земле, пила прокисшее молоко, утоляла голод овсянкой, не видя куска хлеба. Три
ночи провела я в глуши, одна, как сова, без женской помощи». Такой, в освещении
этих последних дней, отважной амазонкой, романтической героиней и осталась она
в памяти народа. В Шотландии ныне забыты все ее слабости и безрассудства,
прощены и оправданы все ее преступления, внушенные страстью. Живет лишь эта
картина – кроткая пленница в уединенном замке и вторая – отважная всадница,
которая, спасая свою свободу, скачет ночью на взмыленном коне, предпочитая
тысячу раз умереть, чем трусливо и бесславно сдаться врагам. Уже трижды бежала
она под покровом ночи – первый раз с Дарнлеем из Холируда, второй раз в мужской
одежде к Босуэлу из замка Бортуик, в третий раз с Дугласом из Лохливена. Трижды
в отчаянной, бешеной скачке спасала она свою корону и свободу. Теперь она
спасает только свою жизнь.
На третий день после битвы при Лангсайде достигает Мария Стюарт
Дандреннанского аббатства у самого моря. Здесь граница ее государства. До
последнего рубежа своих владений бежала она, как затравленная лань. Для
вчерашней королевы не найдется сегодня надежного прибежища во всей Шотландии;
все пути назад ей отрезаны; в Эдинбурге ее ждет неумолимый Джон Нокс и снова –
поношение черни, снова – ненависть духовенства, а возможно, позорный столб и
костер. Ее последняя армия разбита, прахом пошли ее последние надежды. Настал
трудный час выбора. Позади лежит утраченная страна, куда не ведет ни одна
дорога, впереди – безбрежное море, ведущее во все страны мира. Она может уехать
во Францию, может уехать в Англию, в Испанию. Во Франции она выросла, там у нее
друзья и родичи и много еще тех, кто ей предан, – поэты, посвящавшие ей стихи,
дворяне, провожавшие ее к шотландским берегам; эта страна уже однажды дарила ее
гостеприимством, венчала пышностью и великолепием. Но именно потому, что ее
знали там королевой во всем блеске земной славы, вознесенную превыше всякого
величия, ей претит вернуться туда нищенкой, просительницей в жалких лохмотьях,
с замаранной честью. Она не хочет видеть язвительную усмешку ненавистной
итальянки Екатерины Медичи, не хочет жить подачками или быть запертой в
монастыре. Но и бежать к замороженному Филиппу в Испанию кажется ей
унизительным; никогда этот ханжеский двор не простит ей, что с Босуэлом
соединил ее протестантский пастора что она стала под благословение еретика.
Итак, остается один лишь выбор, вернее, не выбор, а неизбежность: направиться в
Англию. Разве в самые беспросветные дни ее пленения не дошел до нее
подбадривающий голос Елизаветы, заверявший, что она «в любое время найдет в
английской королеве верную подругу»? Разве Елизавета не дала торжественную
клятву восстановить ее на престоле? Разве не послала ей перстень – верный
залог, с помощью которого она в любой час может воззвать к ее сестринским
чувствам?
