Но ни угрозы, ни приманки уже не действуют на Марию Стюарт. Как всегда,
обжигающее дыхание опасности только пришпоривает ее мужество, а вместе с ним
растет и ее самообладание. Она не хочет требовать пересмотра вопроса о
подлинности документов. Пусть с запозданием, она поняла, в какую попалась
ловушку, и, возвращаясь к своей исходной позиции, отказывается вести переговоры
со своими подданными на равной ноге. Довольно ее королевского слова, оно еще
должно перевесить все показания и документальные свидетельства врагов. Наотрез
отказывается Мария Стюарт от предложенной сделки – ценой отречения купить себе
милость судей, чьих правомочий она не признает. И, полная решимости, бросает
она посредникам слова, верность которых докажет потом всей своей жизнью и
смертью: «Ни слова о том, чтобы мне отказаться от своей короны! Чем
согласиться, я предпочитаю умереть, но и последние слова мои будут словами
королевы Шотландской».
Итак, запугать ее не удалось: половинчатым решениям Елизаветы
противопоставила Мария Стюарт свое непреклонное решение. Опять Елизавета
колеблется, и, невзирая на позицию, занятую подсудимой, суд не отваживается на
гласный приговор. Елизавета, как всегда и как мы не раз еще увидим, отступает
перед последствиями своих желаний. В результате приговор звучит не так
сокрушительно, как предполагалось вначале, но со всей предательской
двусмысленностью и низостью, свойственной процессу в целом. Десятого января
торжественно выносится хромающее на обе ноги определение, гласящее, что в
действиях Меррея и его сторонников не усмотрено ничего противного чести и
долгу. Это – полное оправдание мятежа, поднятого лордами. Куда двусмысленнее
звучит реабилитация Марии Стюарт: лордам якобы не удалось привести достаточно
убедительных улик, чтобы изменить доброе мнение королевы о ее сестре. На первый
взгляд это можно принять за реабилитацию подсудимой и за признание обвинения
несостоятельным. Но отравленный наконечник стрелы засел в словах «bene
sufficiently». Этим как бы намекается, что улики были тяжкие и многообразные,
но им не хватало той «полноты», какая единственно могла бы убедить столь
добросердечную королеву, как Елизавета. А больше Сесилу для его планов ничего и
не нужно: над Марией Стюарт по-прежнему висит подозрение, найден достаточный
предлог, чтобы держать беззащитную женщину под замком. На данное время победила
Елизавета.
Но это пиррова победа. Ибо, пока Елизавета держит Марию Стюарт в заточении,
в Англии существуют как бы две королевы, и доколе одна не умрет, в стране не
будет мира. Беззаконие всегда родит беспокойство, и нет проку в том, что добыто
хитростью. В тот день, когда Елизавета отняла у Марии Стюарт свободу, она и
себя лишила свободы. Обращаясь с ней как с врагом, она и ей открывает дорогу
для враждебных действий, преступив клятву, и ее благословляет на любое
клятвопреступление, своей ложью оправдывает ее ложь. Годами будет Елизавета
расплачиваться за то, что ослушалась первого, естественного своего побуждения.
Слишком поздно придет к ней признание, что великодушие в этом случае было бы и
мудростью. Незаметно заглохла бы в песках жизнь Марии Стюарт, если бы
Елизавета после дешевой церемонии прохладного приема отпустила ее из Англии! В
самом деле, куда девалась бы та, что с презрением отпущена на все четыре
стороны? Ни один судья, ни один поэт никогда бы уж за нее не заступился; с
печатью зачумленной на лбу после всех происшедших с ней скандалов, униженная
великодушием Елизаветы, она бесцельно кочевала бы от двора к двору; путь в
Шотландию ей преграждал Меррей, во Франции и Испании не слишком обрадовались бы
приезду беспокойной гостьи. Быть может, по пылкости нрава она запуталась бы в
новых любовных приключениях, быть может, последовала бы за Босуэлом в Данию.
Имя ее затерялось бы в веках или в лучшем случае называлось бы без большого
уважения, как имя королевы, сочетавшейся браком с убийцею своего мужа. И от
этой-то безвестной, жалкой доли спасла ее историческая несправедливость
Елизаветы. Это Елизавета позаботилась о том, чтобы звезда Марии Стюарт воссияла
в прежней славе, и, стараясь ее унизить, лишь возвысила, украсила низвергнутую
мученическим венцом. Ни одно из ее собственных дел не превратило Марию Стюарт в
такую легендарную фигуру, как причиненная ей несправедливость, и ничто не
умалило в такой мере моральный престиж английской королевы, как то, что в
решающий миг она упустила возможность проявить истинное великодушие.
19. Годы в тени
(1569-1584)
Безнадежное занятие – рисовать пустоту, безуспешный труд – живописать
однообразие. Заточение Марии Стюарт – это именно такое прозябание, унылая,
беззвездная ночь. После того как ей вынесли приговор, горячий, размашистый ритм
ее жизни надломился. Год за годом уходят, как в море волна за волной. То они
всплещут чуть оживленнее, то снова ползут медлительно и вяло, но никогда уже не
вскипит заветная глубина – ни полное счастье, ни страдание не даны одинокой.
Лишенная событий и потому вдвойне бессмысленная, дремлет в полузабытьи эта
когда-то столь жаркая судьба, мертвенным, медленным шагом проходят, уходят
двадцать восьмой, двадцать девятый, тридцатый год этой жадной до жизни женщины.
А там потянулся и новый десяток, такой же унылый и пустой. Тридцать первый,
тридцать второй, тридцать третий, тридцать четвертый, тридцать пятый, тридцать
шестой, тридцать седьмой, тридцать восьмой, тридцать девятый год – устаешь
выписывать эти числа. Между тем их должно называть год за годом, чтобы
восчувствовать всю томительность, всю изнуряющую, разъедающую томительность
этой душевной агонии, ибо каждый год – сотни дней, а каждый день – энное
количество часов, и ни один не оживлен подлинным волнением и радостью. А потом
ей минуло сорок, и та, для которой наступил этот поворотный год, уже не
молодая, а усталая и больная женщина; медленно крадутся сорок первый, сорок
второй и сорок третий, и наконец, если не люди, то сжалилась смерть и увела
усталую душу из плена. Кое-что меняется за эти годы, но лишь по мелочам, по
пустякам. То Мария Стюарт здорова, то больна, иногда ее посетит надежда – одна
на сотню разочарований, то с ней обращаются хуже, то лучше, от Елизаветы
приходят то гневные, то ласковые письма, но в целом это все то же томительное
корректное однообразие, все те же стертые четки бесцветных часов, попусту
скользящие меж пальцев. Внешне меняются тюрьмы, королеву содержат под стражей
то в Болтоне, то в Четсуорте, в Шеффилде, Татбери, Уингфилде и Фотерингсе,
однако разнятся лишь названия, разнятся камни и стены, все эти замки для нее
как один, ибо все они скрывают от нее свободу. Со злобным постоянством
вращаются вокруг этого тесного кружка по обширным, причудливым своим орбитам
звезды, солнце и луна; ночь сменяется днем, тянутся месяцы и годы; рушатся
империи и восстают из праха, короли приходят и уходят, женщины созревают, родят
детей и отцветают, за морями, за горами беспрерывно меняется мир. И только эта
жизнь безнадежно глохнет в тени; отрезанная от корней и стебля, она больше не
цветет и не плодоносит. Медленно иссушаемая ядом бессильной тоски, увядает
молодость Марии Стюарт, проходит жизнь.
Однако, как ни странно это звучит, самым тяжелым в ее нескончаемом плену
было то, что никогда он внешне не был особенно тяжел. Ибо грубому насилию
противостоит гордый разум, из унижения он высекает ожесточение, душа растет в
яростном протесте. И только перед пустотой она отступает, перед ее
обескровливающим, разрушительным действием. Резиновую камеру, в стены которой
нельзя барабанить кулаками, труднее вынести, чем каменное подземелье. Никакой
бич, никакая брань так не жгут благородное сердце, как попрание свободы под
низкие поклоны и подобострастное титулование. Нет насмешки, которая жалила бы
сильнее, чем насмешка официальной учтивости. Но именно такое лживое уважение,
не к страждущему человеку, а к его сану, становится мучительным уделом Марии
Стюарт, именно эта подобострастная опека, прикрытый надзор, почетная стража
(honourable custody), которая со шляпой в руке и раболепно опущенным взором
следует за нею по пятам. Все эти годы тюремщики ни на минуту не забывают, что
Мария Стюарт – королева, ей предоставляется всевозможный комфорт, всевозможные
маленькие свободы, только не одно, священное, наиболее важное жизненное право –
Свобода с большой буквы. Елизавета, ревниво оберегающая свой престиж гуманной
властительницы, достаточно умна, чтобы не вымещать на сопернице былые обиды. О,
она заботится о милой сестрице! Стоит Марии Стюарт заболеть, как из Лондона
беспрестанно осведомляются о ее здоровье. Елизавета предлагает своего врача,
она требует, чтобы пищу готовил кто-нибудь из личного штата Марии Стюарт: пусть
хулители не ропщут под сурдинку, будто Елизавета пытается извести соперницу
ядом, пусть не скулят, что она держит в заточении помазанницу божию: она только
настойчиво – с неотразимой настойчивостью – упросила шотландскую сестрицу
погостить подольше в чудесных английских поместьях! Разумеется, и проще и
вернее было бы для Елизаветы запереть упрямицу в Тауэр, чем устраивать ей
роскошную и расточительную жизнь по замкам. Но более искушенная в тонкой
политике, чем ее министры, которые снова и снова рекомендуют ей эту грубую
меру, Елизавета боится снискать одиозную славу ненавистницы. Она настаивает на
своем: надо содержать Марию Стюарт как королеву, но опутав ее шлейфом
почтительности, сковав золотыми цепями. Скрепя сердце фанатически скаредная
Елизавета готова в этом единственном случае на расходы: со вздохом и скрежетом
зубовным выбрасывает она пятьдесят два фунта в неделю на свое непрошеное
гостеприимство – и так все долгие двадцать лет. А поскольку Мария Стюарт
вдобавок получает из Франции изрядный пенсион в тысячу двести фунтов ежегодно,
то ей поистине голодать не приходится. Она может жить в английских замках
вполне на княжескую ногу. Ей не возбраняется водрузить в своем приемном зале
балдахин с королевской короной; каждый посетитель видите первого взгляда, что
здесь живет королева, пусть и пленная. Ест она только на серебре, во всех
покоях горят дорогие восковые свечи в серебряных канделябрах, полы устланы
турецкими коврами – драгоценность по тому времени. У нее такая богатая утварь,
что каждый раз, чтобы перевезти ее добро из одного замка в другой, требуются
десятки возов четверней. Для личных услуг к Марии Стюарт приставлен целый рой
статс-дам, горничных и камеристок: в лучшие времена ее окружает не менее
пятидесяти человек, целый придворный штат в миниатюре – гофмейстеры,
священники, врачи, секретари, казначеи, камердинеры, гардеробмейстеры, портные,
обойщики, повара – штат, который скаредная хозяйка страны с отчаянной
настойчивостью стремится сократить и за который ее пленница держится
зубами.
