Но не будем обманываться: все это – лишь притворство и маска. На самом деле
это пламенное сердце, эта гордая королева живет одной лишь мечтой – вновь
вернуть себе свободу и власть. Ни на минуту не склоняется она к мысли покорно
принять свой жребий. Все это посиживание за пяльцами, за книгами, мирные беседы
и ленивые грезы наяву – лишь ширма для каждодневной кипучей деятельности –
заговорщической. Неустанно, с первого дня своего заточения до последнего,
плетет она заговоры и интриги, повсюду ее кабинет превращается в тайную
политическую канцелярию, здесь день и ночь кипит работа. За запертыми дверьми в
обществе двух секретарей Мария Стюарт собственноручно набрасывает секретные
обращения к послам – французскому, испанскому, папскому, а также к своим
приверженцам в Шотландии и Нидерландах, в то же время, осторожности ради,
забрасывая Елизавету умоляющими, кроткими и возмущенными письмами, на которые
та уже давно не отвечает. Неустанно под сотнею личин спешат ее посланцы в
Париж, Мадрид и обратно, постоянно придумываются пароли, изобретаются
шифровальные коды – ежемесячно новые, – регулярно работает настоявшая
международная почта, связывая ее с врагами Елизаветы. Все ее домочадцы – о чем
Сесил прекрасно осведомлен, почему он и тщится сократить число ее оруженосцев,
– представляют собой генеральный штаб, неустанно разрабатывающий все ту же
операцию ее освобождения; все пять десятков ее слуг постоянно сносятся с
окружающими деревнями, сами ходят в гости и принимают гостей, чтобы передавать
и получать известия; все окружающее население под видом благостыни регулярно
подкупается, и благодаря этой изощренной организации дипломатическая,
эстафетная почта безотказно работает до самого Парижа и Рима. Письма провозятся
контрабандой в белье, книгах, выдолбленных тростях, в крышках футляров с
драгоценностями и даже за амальгамою зеркал. Для того чтобы перехитрить
Шрусбери, изобретаются все новые уловки, расшиваются подошвы и в них
закладываются послания, писанные симпатическими чернилами, или же изготовляются
парики и в букли завертываются бумажные папильотки. В книгах, которые Мария
Стюарт выписывает из Парижа, подчеркиваются по известной системе буквы, так что
в целом получается связный текст, а бумаги первостепенного значения проносит в
подоле сутаны ее духовник. Мария Стюарт, с юности возившаяся с тайнописью,
искусно шифровавшая и расшифровывавшая письма, руководит всеми операциями, и
эта увлекательная, азартная игра, путающая Елизавете карты, напрягает все
душевные силы узницы, возмещая недостаток физических упражнений и других утех.
Со свойственным ей пылким безрассудством отдается она заговорам и
дипломатическим интригам, и в иные часы, когда новые посулы и предложения из
Мадрида, Парижа или Рима все новыми окольными путями достигают ее кельи, эта
униженная монархиня может и вправду вообразить себя силой, чуть ли не
средоточием всеевропейских интересов. И-то, что Елизавета знает об этой угрозе
и бессильна против такого упорства, то, что она, ее пленница, через головы
надзирателей и стражей может руководить этой кампанией в тиши своей кельи и
участвовать в решении судеб мира, пожалуй, единственная отрада, чудесно
поддерживающая дух Марии Стюарт все эти долгие, беспросветные годы.
Удивления достойна эта непоколебимая энергия, эта скованная сила, и в то же
время она потрясает нас своей тщетностью, ибо все, что бы Мария Стюарт ни
придумала и ни предприняла, обречено на неудачу. Все эти многочисленные
заговоры и комплоты, которые она плетет неустанно, заранее осуждены на
поражение. Слишком неравны силы противников. Всегда слабее тот, кто борется в
одиночку против целой организаций. Мария Стюарт действует одна, в то время как
за Елизаветой стоит все государство – канцлеры, советники, полицмейстеры,
солдаты и шпионы, – не говоря уже о том, что из государственной канцелярий
легче бороться, чем из тюремной камеры. У Сесила сколько угодно золота, сколько
угодно средств обороны, он ничем не ограничен в своих действиях, тысячи глаз
его тайных соглядатаев следят за одинокой неопытной женщиной. Полиция в те
времена знала до мелочей чуть ли не все о каждом из трех миллионов граждан,
составляющих население Англии; каждый чужеземец, высаживавшийся на английской
земле, брался под надзор; в харчевни, тюрьмы, на прибывающие суда направлялись
лазутчики, ко всем подозрительным лицам подсылались шпионы, а там, где эти
полумеры оказывались недействительными, применялась самая действенная мера –
пытка. И превосходство коллективной силы немедленно дает себя знать.
Самоотверженные друзья Марии Стюарт один за другим попадают в темные казематы
Тауэра, а там на дыбе у них исторгают полное признание и имена соучастников – и
так, клещами палачей, в порошок размалывается заговор за заговором. А если
Марии Стюарт порой удается переслать свои письма и предложения через одно из
иностранных посольств, то сколько нужно бесконечных недель, чтобы письмо
доползло до Рима или Мадрида, сколько недель, чтобы в государственных
канцеляриях собрались ответить, и опять-таки сколько недель, чтобы ответ дошел
до назначения! И как ничтожна в результате эта помощь, как оскорбительно
холодна для горячего, нетерпеливого сердца, которое ждет армад и армий,
спешащих на выручку! Да и разве не естественно одинокому пленнику, все дни и
ночи занятому мыслями о своей судьбе, воображать, что все его друзья в далеком
деятельном мире только и заняты его особой? Но тщетно старается Мария Стюарт
представить свое освобождение неотложным делом всей контрреформации, первой и
важнейшей спасательной акцией католической церкви: ее друзья только считают и
жмутся и никак не могут между собой договориться. Армада не снаряжается в
поход. Филипп II, главная опора Марии Стюарт, щедр на молитвы, но скуп на
решения. Ему не улыбается вступить из-за пленницы в войну с сомнительным
исходом, и он и папа отделываются тем, что посылают немного денег, чтобы было
на что подкупить двух-трех искателей приключений для организации покушения или
мятежа. Но как жалки эти попытки заговорщиков и как легко берут их на мушку
неусыпные шпионы Уолсингема! Только несколько изувеченных, истерзанных трупов
на лобном месте Тауэрхилла время от времени напоминают народу, что в уединенном
замке все еще томится в заточении женщина, упрямо притязающая на то, что она
единственная правомочная королева Англии, и все еще находятся глупцы или герои,
готовые за нее пострадать.
Что все эти заговоры и интриги в конце концов приведут Марию Стюарт к
гибели, что она, как всегда опрометчивая, затеяла безнадежную игру, одна, из
стен узилища, объявив войну могущественнейшей властительнице мира, – давно ясно
каждому современнику. Уже в 1572 году, после крушения заговора Ридольфи, ее
шурин, Карл IX заявил с досадой: «Эта дура несчастная до тех пор не успокоится,
пока не свихнет себе шею. Она дождется, что ее казнят. А все по собственной
глупости, я просто не вижу, чем тут помочь». Таково жестокое суждение человека,
который в Варфоломеевскую ночь отважился лишь на то, чтобы из защищенного окна
подстреливать безоружных беглецов, человека, который понятия не имел ни о каком
героизме. И конечно же, с точки зрения расчетливой осторожности Мария Стюарт
поступила неразумно, избрав не более удобный, хоть и трусливый путь
капитуляции, а очевидную безнадежность. Быть может, своевременно отказавшись от
своих династических прав, она купила бы себе этим свободу, быть может, все эти
годы ключ от тюрьмы находился у нее в руках. Надо было лишь покориться, лишь
торжественно и добровольно отказаться от всяких притязаний на шотландский, на
английский престол, и Англия, облегченно вздохнув, отпустила бы ее на свободу.
Не раз пыталась Елизавета – не из великодушия, а из страха, так как Обличающее
присутствие опасной узницы преследовало ее кошмаром, – перебросить ей мостик
для отступления; переговоры то и дело возобновлялись и на достаточно
справедливых условиях. Но Мария Стюарт считала, что лучше быть коронованной
узницей, чем отставной королевой, и в первые же дни заточения Ноллис правильно
оценил ее, сказав, что у нее достаточно мужества, чтобы бороться, пока есть
хоть капля надежды. Чувство истинного величия подсказывало ей, как презренна
была бы куцая свобода отставной королевы где-нибудь в захолустье и что только
унижение возвеличит ее в истории. В тысячу раз сильней, чем неволя, связывало
ее данное слово, что никогда она не отречется и что самые последние ее слова
будут словами королевы Шотландской.
