Одного только Мария Стюарт не подозревает, что бравый возница за свои темные
услуги предъявляет счет еще и в третьем месте, ибо ему, помимо прочих
работодателей, платит и английская полиция. И Эмиас Паулет, разумеется,
посвящен во все махинации. Дело в том, что пивную почту изобрели не друзья
Марии Стюарт, а некий Гифорд, шпион Уолсингема, выдавший себя Моргану и
французскому посланнику за доверенное лицо Марии Стюарт; у министра полиции,
таким образом, огромное преимущество; регулярная крамольная переписка Марии
Стюарт осуществляется под наблюдением ее политических врагов. Каждое письмо,
адресованное Марии Стюарт или написанное ею, перехватывается Гифордом, которого
Морган считает своим надежнейшим агентом; Томас Фелиппес, секретарь Уолсингема,
сразу же расшифровывает письмо, снимает копию и, даже не дав ей просохнуть, тут
же запечатывает и отправляет в Лондон. И только после этого письмо со всей
поспешностью доставляется Марии Стюарт или во французское посольство, так что
ни у кого из адресатов не возникает подозрения, и они продолжают
переписываться.
Поистине чудовищная ситуация. Обе стороны радуются, что противник обманут.
Мария Стюарт вздохнула всей грудью. Наконец-то она взяла верх над холодным,
неприступным пуританином, который позволяет себе рыться в ее белье, кромсать
подошвы ее башмаков, который сторожит каждый ее шаг и держит ее на привязи, как
преступницу. Знал бы он, думает она с торжеством, что, невзирая на часовых, на
все его крепкие затворы и хитрые выдумки, к ней еженедельно из Рима и Мадрида
приходят важные письма, что ее агенты трудятся не покладая рук, что ей на
выручку готовятся войска, флотилии, кинжалы! Порой она даже не дает себе труда
скрыть радость, которая так и брызжет из ее глаз: Эмиас Паулет иронически
отмечает в своих записях, что здоровье и настроение его пленницы заметно
улучшилось с тех пор, как душа ее вновь вкусила яд надежды. Да, смеяться
пристало больше честному Эмиасу, и нетрудно представить себе саркастическую
улыбку на его холодных устах, когда он еженедельно наблюдает прибытие бравого
возницы со свежей партией пива и следит, с каким проворством хлопотун-дворецкий
скатывает бочонок в темный подвал, чтобы там, вдали от посторонних глаз,
выловить драгоценную флягу. Ибо то, что сейчас будет читать Мария Стюарт, давно
уже прочитано английскими полицейскими. В Лондоне Уолсингем и Сесил, посиживая
в канцелярских креслах, изучают корреспонденцию Марии Стюарт, которая лежит
перед ними в точных списках. Они убеждаются из этих писем, что Мария Стюарт
предлагает завещать Филиппу II Испанскому свои царственные права на шотландскую
корону и на английское престолонаследие, если он будет бороться за ее
освобождение, – такое письмо, думают они с довольной ухмылкой, не худо будет
показать Иакову VI, чтобы не слишком горячился, когда за его матушку возьмутся.
Они видят, что Мария Стюарт в письме, адресованном в Париж и писанном ее
собственной нетерпеливой рукой, добивается высадки испанских войск: Что ж, и
этот документик пригодится на процессе! Но самого важного, самого необходимого,
чего они ждут и без чего никакой суд невозможен, они, увы, в письмах не
находят, а именно, что Мария Стюарт изъявляет согласие на готовящееся покушение
на жизнь Елизаветы. Вожделенного параграфа она еще не нарушила – для того,
чтобы смертоносная машина процесса заработала, все еще не хватает крошечного
винтика, каким явился бы «consent» – ясно выраженное согласие Марии Стюарт на
убийство Елизаветы. И чтобы добыть этот необходимый винтик, несравненный мастер
своего дела Уолсингем засучив рукава берется за работу. Так возникает одна из
самых невероятных, пусть и документально удостоверенных провокаций в мировой
истории – мошеннический трюк Уолсингема, инсценировка, рассчитанная на то,
чтобы запутать Марию Стюарт в сфабрикованное полицией преступление, так
называемый заговор Бабингтона, на деле – заговор Уолсингема.
План Уолсингема был, по-видимому, мастерский план, за это говорит его успех.
Но что в нем омерзительно донельзя и от чего даже сейчас, спустя столетия, нас
пробирает дрожь гадливости, – это что Уолсингем для своих жульнических целей
воспользовался самым святым человеческим чувством – доверчивостью юных
романтических душ. Энтони Бабингтон, которого в Лондоне избрали орудием
расправы над Марией Стюарт, достоин нашего восхищения и сочувствия, ибо лишь из
самых благородных побуждений пожертвовал он жизнью и честью. Мелкопоместный
дворянин из хорошей семьи, человек с достатком, он счастливо жил с женой и
ребенком в своем поместье Личфилд близ Чартли – теперь мы понимаем, что
заставило Уолсингема избрать замок Чартли для нового местожительства Марии
Стюарт. Осведомители давно уже донесли своему шефу, что Бабингтон, ревностный
католик, самоотверженный сторонник Марии Стюарт, не однажды помогал тайно
переправлять ее письма, – ибо разве не священное право благородной юности
проникаться жалостью и участием к трагической судьбе ближнего? Такой чистый
сердцем идеалист, блаженный дурачок куда больше устраивает Уолсингема, нежели
наемный шпион: ведь королева скорее такому поверит. Она знает: не из корысти
этот честный и, может быть, слегка чудаковатый дворянин готов служить ей – и не
по сердечной склонности. Предание, будто Бабингтон еще юным пажом увидел Марию
Стюарт в доме графа Шрусбери и в нее влюбился, надо отнести за счет
романтического воображения биографов; очевидно, он никогда с Марией Стюарт не
встречался и служил ей как бескорыстный рыцарь, как набожный католик, как
энтузиаст, восхищенный опасными приключениями женщины, в которой он видел
законную английскую королеву. Беззаботно, безрассудно и многословно, как это
свойственно экспансивной юности, вербует он союзников среди друзей, и несколько
дворян-католиков присоединяются к нему. В этом кругу энтузиастов, собирающихся
для пылких бесед, выделяется фанатически настроенный священник Боллард и некий
Сэвидж, бесстрашный головорез; в остальном это безобидные, желторотые
дворянчики, начитавшиеся Плутарха и смутно грезящие о геройских подвигах.
Однако вскоре среди этих честных мечтателей, появляются новые фигуры, куда
более решительные, чем Бабингтон и его друзья, по крайней мере, они кажутся
такими; в первую голову тот самый Гифорд, которого Елизавета за его услуги
наградит впоследствии ежегодным пенсионом в сто фунтов. Этим молодцам
представляется недостаточным освободить королеву-узницу. Очертя голову, с
необыкновенной горячностью настаивают они на куда более опасном деянии – на
убийстве Елизаветы, на устранении «узурпаторши».
Эти мужественные и безоглядно решительные друзья, конечно же, не кто иные,
как полицейские наемники, агенты Уолсингема; бессовестный министр вкрапил их в
кружок молодых идеалистов, не только чтобы своевременно разузнавать их планы,
но прежде всего чтобы побудить фантазера Бабингтона зайти гораздо дальше, чем
тот, в сущности, предполагал. Сам Бабингтон (все документы сходятся на этом)
вначале замышлял только смелую вылазку – вместе с друзьями решительным ударом
из Личфилда освободить Марию Стюарт из плена, воспользовавшись ее выездом на
охоту или на прогулку; меньше всего эти политически экзальтированные, но
гуманные по натуре люди помышляли о таком бесчеловечном поступке, как
убийство.
Уолсингему, однако, мало похищения Марии Стюарт, оно еще не даст ему
основания для приведения в действие нового параграфа. Ему для его темных целей
нужно нечто большее – нужен заговор, настоящий заговор цареубийц. И он
заставляет своих ловкачей, своих agents provocateurs
[*] бить и бить в одну точку, покуда Бабингтон с друзьями не
сдается на их науськивания: они готовы подумать и о столь необходимом
Уолсингему убийстве Елизаветы. Испанский посол, тесно связанный с
заговорщиками, двенадцатого мая докладывает Филиппу II радостную весть; четыре
дворянина-католика из лучших семейств, имеющих доступ ко двору, поклялись на
распятии извести государыню ядом или кинжалом. Из чего можно заключить, что
agents provocateurs поработали на славу. Наконец-то инсценированный Уолсингемом
заговор полностью пущен в ход.
