3. Вдовствующая королева и все же королева
(июль 1560 – август 1561)
Ничто так резко не повернуло линию жизни Марии Стюарт в сторону
трагического, как та коварная легкость, с какою судьба вознесла ее на вершину
земной власти. Ее стремительное восхождение напоминает взлет ракеты: шести дней
– королева Шотландии, шести лет – нареченная одного из могущественнейших
принцев Европы, семнадцати – королева Французская, она уже в зените власти,
тогда как ее душевная жизнь еще, в сущности, и не начиналась. Кажется, будто
все сыплется на нее из неисчерпаемого рога изобилия, ничто не приобретено
собственными силами, не завоевано собственной энергией; здесь нет ни трудов, ни
заслуг, а только наследие, дар, благодать. Как во сне, где все проносится в
летучей многоцветной дымке, видит она себя то в подвенечных, то в коронационных
одеждах, и, раньше чем этот преждевременный расцвет может быть воспринят
прозревшими чувствами, весна отцвела, развеялась, миновала, и королева
просыпается ошеломленная, растерянная, обманутая, ограбленная. В возрасте;
когда другие лишь начинают желать, надеяться, стремиться, она уже познала все
радости триумфа, так и не успев душевно ими насладиться. Но в этой
скороспелости судьбы кроется, как в зерне, и тайна гложущего ее беспокойства,
ее неудовлетворенности; кто так рано был первым в стране, первым в мире, уже не
сможет примириться с ничтожной долею. Только слабые натуры покоряются и
забывают, сильные же мятутся и вызывают на неравный бой всесильную судьбу.
И в самом деле: промелькнет, как сон, короткая пора ее правления во Франции,
как быстрый, беспокойный, тягостный и тревожный сон. Реймский собор, где
архиепископ венчает на царство бледного больного мальчика и где прелестная юная
королева, украшенная всеми драгоценностями короны, сияет среди придворных, как
стройная грациозная полурасцветшая лилия, дарит, ей один лишь сверкающий миг, в
остальном летописцы не сообщают ни о каких празднествах и увеселениях. Судьба
не дала Марии Стюарт времени создать грезившийся ей двор трубадуров, где
процветала бы поэзия и все искусства, ни живописцам времени запечатлеть на
полотне монарха и его прелестную супругу в царственных одеждах, ни летописцам –
обрисовать ее характер, ни народу – познакомиться со своими властителями, а тем
более их полюбить; словно две торопливые тени, гонимые суровым ветром,
проносятся эти детские фигуры в длинной веренице французских королей.
Ибо Франциск II болен и с самого рождения обречен ранней смерти, как
меченное лесником дерево. Робко смотрят усталые, с тяжелыми веками глаза,
словно испуганно открывшиеся со сна на бледном одутловатом лице мальчика, чей
внезапно начавшийся и потому неестественно быстрый рост еще больше подрывает
его силы. Постоянно кружат над ним врачи и настойчиво советуют беречь себя. Но
в душе этого полуребенка живет мальчишески честолюбивое стремление ни в чем не
отставать от стройной, крепкой своей подруги, страстно приверженной охоте и
спорту. Чтобы казаться здоровым и мужественным, он принуждает себя к бешеной
скачке и непосильным физическим упражнениям: но природу не обманешь. Его
отравленная, неизлечимо вялая кровь – проклятое дедовское наследие – словно
нехотя течет по жилам; подверженный приступам лихорадки, он осужден в ненастную
погоду томиться в четырех стенах, изнывая от страха, нетерпения и усталости,
жалкая тень, вечно окруженная заботой бесчисленных врачей. Такой незадачливый
король внушает придворным скорее жалость, чем уважение, в народе же, напротив,
ползут зловещие слухи, будто он болен проказой и, чтобы исцелиться, купается в
крови свежезарезанных младенцев; угрюмо, исподлобья глядят крестьяне на хилого
мальчика, с безжизненной миной проезжающего мимо них на рослом скакуне; что же
до придворных, то, опережая события, они предпочитают толпиться вокруг
королевы-матери Екатерины Медичи и престолонаследника Карла. Слабым,
безжизненным рукам трудно удержать бразды правления; время от времени мальчик
выводит корявым, нетвердым почерком свою подпись «François» под указами и
актами, на деле же правят Гизы, родичи Марии Стюарт, а он только борется за то,
чтобы уберечь в себе гаснущее здоровье и жизнь.
Счастливым супружеством – если это было супружество – подобное вынужденное
затворничество и вечные опасения и тревоги не назовешь. Но ничто не говорит и о
том, что эти, в сущности, дети не ладили меж собой: даже злоязычный двор,
давший Брантому материал для его «Vie des dames galantes»
[*], не находит оснований обвинять или заподозрить Марию Стюарт
в чем-либо предосудительном; еще задолго до того, как соображения
государственной пользы соединили их перед алтарем, Франциск и Мария Стюарт были
товарищами детских игр, и вряд ли в отношениях юной четы эротическое играло
заметную роль; пройдут годы, прежде чем в Марии Стюарт вспыхнет способность к
самозабвенной любви, и, уж во всяком случае, не Франциску, изнуренному
лихорадкой юнцу, дано было пробудить эту сдержанную, замкнувшуюся в себе
натуру. Конечно, Мария Стюарт с ее добрым, жалостливым сердцем, и мягким,
незлобивым характером заботливо ходила за больным супругом; ведь если не
чувство, то разум подсказывал ей, что блеск и величие власти зависят для нее от
дыхания и пульса бедного хилого мальчика и что, оберегая его жизнь, она
защищает и свое счастье. Да, в сущности, недолгая пора их правления и не давала
простора для безмятежного счастья; в стране назревает восстание гугенотов, и
после Амбуазского заговора
[15]
, угрожавшего
самой королевской чете, Мария Стюарт платит печальную дань обязанностям
правительницы. Она должна присутствовать на казни мятежников, видеть – и это
впечатление глубоко западет ей в душу, чтобы, точно в магическом зеркале,
вспыхнуть в ее собственный час, – как живого человека со связанными руками
толкают на колени перед плахой и как размахнувшийся топор с тупым гудящим
скрежетанием вонзается в затылок, и голова, обливаясь кровью, катится на песок,
– видение достаточно страшное, чтобы погасить в ее памяти сверкающее зрелище
венчания в Реймском соборе. А затем одна недобрая весть обгоняет другую: ее
мать, Мария де Гиз, правящая вместо нее в Шотландии, умирает в июне 1560 года,
в то время как страну раздирают жестокие религиозные распри, а на границе кипит
война и англичане проникли далеко в глубь страны. И вот уже Мария Стюарт
вынуждена облачиться в траурные одежды, она, бредившая, как девочка,
праздничными нарядами. Столь любимая ею музыка должна замолкнуть, танец –
замереть. И снова костлявою рукою стучится смерть в сердце и в дверь: Франциск
II все более слабеет, отравленная кровь беспокойно ударяет в виски и звенит в
ушах. Он уже не в силах ходить и сидеть в седле, в постели переносят его с
места на место. Наконец воспаление прорывается в ухо гноем, все искусство
врачей не в силах ему помочь, и 6 декабря 1560 года злосчастный мальчик
упокоился.
