Поздно за полночь ложится Мария Стюарт. Все, что ей должно было сделать в
жизни, она сделала. Всего лишь несколько часов дозволено еще душе погостить в
истомленном теле. Служанки на, коленях забились в угол и молятся недвижными
губами: они не хотят беспокоить спящую. Но Мария Стюарт не спит. Широко
открытыми глазами смотрит она в великую ночь; только усталым членам дает она
покой, чтобы с бестрепетным сердцем и сильной душою предстать наутро пред
всесильной смертью.
На многие торжества одевалась Мария Стюарт: на коронации и крестины, на
свадьбы и рыцарские игрища, на прогулки, на войну и охоту, на приемы, балы и
турниры, – повсюду являясь в роскошных одеждах, зная, какой властью обладает на
земле красота. Но никогда еще ни по какому поводу не одевалась она так
обдуманно, как для величайшего часа своей судьбы – для смерти. Уже за много
дней и недель продумала она, должно быть, достойный ритуал своей кончины,
тщательно взвесив каждую деталь. Платье за платьем перебрала она, верно, весь
свой гардероб в поисках наиболее достойного наряда для столь небывалого случая;
можно подумать, что и как женщина в последней вспышке кокетства хотела она
оставить на все времена пример того, каким венцом совершенства должна быть
королева, идущая навстречу казни. Два часа, с шести до восьми, одевают ее
прислужницы. Не как бедная грешница в убогих лохмотьях хочет она взойти на
плаху. Великолепный, праздничный наряд выбирает она для своего последнего
выхода, самое строгое и изысканное платье из темно-коричневого бархата,
отделанное куньим мехом, со стоячим белым воротником и пышно ниспадающими
рукавами. Черный шелковый плащ обрамляет это гордое великолепие, а тяжелый
шлейф так длинен, что Мелвил, ее гофмейстер, должен почтительно его
поддерживать. Снежно-белое вдовье покрывало овевает ее с головы до ног. Омофоры
искусной работы и драгоценные четки заменяют ей светские украшения, белые
сафьяновые башмачки ступают так неслышно, что звук ее шагов не нарушит
бездыханную тишину в тот миг, когда она направится к эшафоту. Королева сама
вынула из заветного ларя носовой платок, которым ей завяжут глаза, – прозрачное
облачко тончайшего батиста, отделанное золотой каемкой, должно быть, ее
собственной работы. Каждая пряжка на ее платье выбрана с величайшим смыслом,
каждая мелочь настроена на общее музыкальное звучание; предусмотрено и то, что
ей придется на глазах у чужих мужчин скинуть перед плахой это темное
великолепие. В предвидении последней кровавой минуты Мария Стюарт надела
исподнее платье пунцового шелка и приказала изготовить длинные, по локоть,
огненного цвета перчатки, чтобы кровь, брызнувшая из-под топора, не так резко
выделялась на ее одеянии, Никогда еще осужденная на смерть узница не готовилась
к казни с таким изощренным искусством и сознанием своего величия.
В восемь утра стучатся в дверь. Мария Стюарт не отвечает, она все еще стоит,
преклонив колена, перед аналоем и читает отходную. Только кончив, поднимается
она с колен, и на вторичный стук дверь открывают. Входит шериф с белым жезлом в
руке – скоро его преломят – и говорит почтительно, с глубоким поклоном;
«Madame, меня прислали лорды, вас ждут». «Пойдемте», – говорит Мария Стюарт и
готовится к выходу.
И вот начинается последнее шествие. Поддерживаемая справа и слева слугами,
идет она, с натугой передвигая ревматические ноги. Втройне оградила она себя
оружием веры от приступов внезапного страха: на шее у нее золотой крест, с
пояса свисает связка отделанных дорогими каменьями четок, в руке меч
благочестивых – распятие из слоновой кости; пусть увидит мир, как умирает
королева в католической вере и за католическую веру. Да забудет он, сколько
прегрешений и безрассудств отягчает ее юность и что как соучастница
предумышленного убийства предстанет она пред палачом. На все времена хочет она
показать, что терпит муки за дело католицизма, обреченная жертва своих
недругов-еретиков.
Не дальше чем до порога – как задумано и условлено – провожают и
поддерживают ее преданные слуги. Ибо и виду не должно быть подано, будто они
соучастники постыдного деяния, будто сами ведут свою госпожу на эшафот. Лишь в
ее покоях готовы они ей прислуживать, но не как подручные палача в час ее
страшной смерти. От двери до подножия лестницы ее сопровождают двое подчиненных
Эмиаса Паулета; только ее злейшие противники могут, как пособники величайшего
преступления, повести венчанную королеву на эшафот. Внизу, у последней
ступеньки, перед входом в большой зал, где состоится казнь, ждет
коленопреклоненный Эндру Мелвил, ее гофмейстер; шотландский дворянин, он должен
будет сообщить Иакову VI о свершившейся казни. Королева подняла его с колен и
обняла. Ее радует присутствие этого верного свидетеля, оно укрепит в ней
душевное спокойствие, которое она поклялась сохранить. И на слова Мелвила: «Мне
выпала самая тяжкая в моей жизни обязанность сообщить о кончине моей
августейшей госпожи» – она отвечает: «Напротив, радуйся, что конец моих
испытаний близок. Только сообщи, что я умерла верная своей религии, истинной
католичкой, истинной дочерью Шотландии, истинной дочерью королей. Да простит
бог тех, кто пожелал моей смерти. И скажи моему сыну, что никогда я не сделала
ничего, что могло бы повредить ему, никогда ни в чем не поступилась нашими
державными правами».
Сказав это, она обратилась к графам Шрусбери и Кенту с просьбой разрешить
также ее ближним женщинам присутствовать при казни. Граф Кент возражает:
женщины своими воплями и плачем нарушат благочиние в зале и вызовут
недовольство, ведь им непременно захочется омочить платки в крови королевы. Но
Мария Стюарт твердо отстаивает свою последнюю волю. «Словом моим ручаюсь, –
говорит она, – что они этого делать не станут. Я не мыслю, чтобы ваша госпожа
отказала своей равной в том, чтобы ее женщины прислуживали ей до последней
минуты. Не верю, чтобы она отдала подобное жестокое приказание. Даже будь я не
столь высокого сана, она исполнила бы мою просьбу, а ведь я к тому же ее
ближайшая родственница, внучка Генриха VIII, вдовствующая королева Франции,
венчанная на царство королева Шотландии».
Оба графа совещаются: наконец ей разрешают взять с собой четырех слуг и двух
женщин. Мария Стюарт удовлетворяется этим. Сопровождаемая своими избранными и
верными, а также Эндру Мелвилом, несущим за ней ее трен, в предшествии шерифа,
Шрусбери и Кента входит она в парадный зал Фотерингейского замка.
Здесь всю ночь стучали топорами. Из помещения вынесены столы и стулья. В
глубине его воздвигнут помост, покрытый черной холстиной, наподобие катафалка.
Перед обитой черным колодой уже поставлена скамеечка с черной же подушкой, на
нее королева преклонит колена, чтобы принять смертельный удар. Справа и слева
почетные кресла дожидаются графов Шрусбери и Кента, уполномоченных Елизаветы, в
то время как у стены, словно два бронзовых изваяния, застыли одетые в черный
бархат и скрывшиеся под черными масками две безликие фигуры – палач и его
подручный. На эту величественную в своей страшной простоте сцену могут взойти
только жертва и ее палачи; зрители теснятся в глубине зала. Охраняемый Паулетом
и его солдатами, там воздвигнут барьер, за которым сгрудилось человек двести
дворян, сбежавшихся со всей округи, чтобы увидеть столь неслыханное, небывалое
зрелище – казнь венценосной королевы. А перед запертыми дверями замка сотнями и
сотнями голов чернеют толпы простого люда, привлеченного этой вестью; им вход
запрещен. Только дворянской крови дозволено видеть, как проливают королевскую
кровь.
