Впрочем, я ни тогда, ни после врачей не любил и просто старался быть здоровым. Потому как из них половина садисты, а вторая половина – гуманисты, что еще хуже. И за каждым – шлейф смертей, как кильватер. Лучше к ним не попадать. Себе дороже.
Спирт я тут же старшим сплавил задаром, вернее – чисто для безопасности. Лишний раз подкормить не мешает, тем более что я алкоголь не люблю. Ерунда, но повеселились пацаны. Железяку я повертел в руках да во дворе закопал. Не смог придумать, что с ней сделать.
Хряка я много позже нашел, когда мне двадцать то ли семь, то ли восемь исполнилось.
Сделал себе подарок на день рождения. Собственно, не могу сказать, что я его ненавидел. Просто человек он был глупый и бесполезный, потому – зачем ему жить? Так, баловство. А мне, во-первых, надо было оружие испробовать, а во-вторых – наказать за беспредел. Не надо нарушать правила. Трахнул девочку – дай конфету. Дал по морде – не надо добивать. Хочешь убить – грохни сразу. Тебя же каждый поймет, даже тот, кого ты убил. А бессмысленность – она раздражает…
Поздно вечером, почти ночью, я шел за ним по улице, сжимая рукой в специальной перчатке обыкновенный гвоздь на 150. Остро заточенный. Перчатка как перчатка, только в центр ладони вложена большая монета. Советский рубль. Это я сам придумал. Гвоздей в стране как говна. Рублей тоже не три штуки. Анатомию, благодаря профессору своему, вернее, его библиотеке, тоже не понаслышке знаю. Технику удара я отрабатывал на мороженой говядине. Пробивал со свистом. А про охлажденное мясо я вообще молчу. Как пуля, считай.
В общем, шел я за ним, и стало мне вдруг очень хорошо. Теплый летний вечер. Сполохи. Запах сирени. Вкусный воздух. Вдохнул я его побольше, оглянулся, кивнул сам себе и резко ускорился. Двадцать метров за три секунды пробежал, как ветер. Он в последний момент что-то почувствовал, хотел повернуться, но не успел. Гвоздь уже был в сердце и пульсировал.
Когда Хряк рухнул, хватая толстыми губами воздух, я подобрал монету – она выпала при ударе. Можно было бы и оставить, но чем меньше следов – тем лучше. А гвоздь, конечно, остался. Бывший воспитатель упал на живот, и я увидел блестящую шляпку гвоздя, торчащую из спины. Разумней было бы тут же уйти, что я и сделал через секунду. Но перед этим аккуратно наступил каблуком и загнал гвоздь на оставшиеся полтора сантиметра.
Зачем – не знаю. Ведь лишние движения ни к чему…
Нда… Не спится. Вот что…
Поеду-ка я, избавлюсь от телефона…
17
– Гиря! – крикнул кто-то снаружи. – Черный крест на мониторе.
Влад сбросил с себя бессонное оцепенение, открыл дверь и выскочил на улицу. Уши сразу защипало от холода. Он пробежал десять метров до микроавтобуса и оперативно залез внутрь.
– Где он?
Дербент кивнул и скороговоркой ответил:
– Метро «Студенческая». Движется в сторону площади Маркса. Свернул на Ватутина. Ближе всего Чингиз с Кабаном. Малина в районе Димитровского моста, пока придерживаем… Или, может, направишь? – спросил Игорь у сидящего рядом Милевича.
– Куда «направишь»? Ждать… Почему не звонит, интересно мне…
– Влад, как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Костя.
– Пойдет… – бесцветно сказал Гиреев и потер кулаками глаза. – А действительно… Почему молчит? Сколько уже сигнал длится?
– Семь минут, – ответил Дербент и добавил на мониторе контрастности.
– Семь минут ехать со включенным телефоном и молчать? Странно…
– Ну, может, случайно врубил…
– Почему пропадает крест? И который час, скажи? – забеспокоился Влад.
– Переключение между сотами… Три пятнадцать! – коротко ответил Дербент и повернулся к Милевичу: – Площадь Труда!
– Да, скорее всего, – ответил Костя и нажал кнопку рации. – Малина, площадь Труда, как можно быстрей! Скорость объекта около восьмидесяти, будет со стороны Ватутина. Марку не знаем. Туман, стоят ли менты на площади? Прием…
Сквозь шорох эфира почти сразу ответил сначала Малина:
– Понял, уже еду!
Следом тремя секундами позже откликнулся Туман:
– Только ГИБДД. Но сейчас с Димитровского две машины с операми разворачиваются. Это три километра всего. Будут быстро. Прием.
Влад вышел из оцепенения, жестом попросил рацию у Милевича, взял ее и нажал кнопку:
– Туман, чтобы даже синяков не было!!! Ты понял? – закричал он в микрофон.
– Понял… – почему-то помедлив, сказал Туман и отключился.
Гиреев жестко посмотрел на Милевича:
– Ну, нашим-то, я надеюсь, ты объяснил?
Костя кивнул и открыл дверь:
– Я на площадь. Влад, тебе нельзя за руль. Ты не спал…
– Ты тоже не спал! – перебил его Гиреев.
– У меня это работа, не тупи. Ты только помешаешь. Сидите тут с Дербентом. Термос дать? У меня классный чай! Можно сказать, чифир. С травами.
– Пока не надо…
– А потом не будет… – на ходу бросил Милевич, вышел, поежился от холодного воздуха, быстро дошел до своего автомобиля и тут же вернулся с синим цилиндром. – На! – вручил термос и исчез в темноте.
– Спасибо… – в спину ему сказал Влад и тут понял, что очень хочет пить.
Вверху не было вообще ничего. Ни звезд, ни луны, ни надежды. Тупое хмурое предрассветное небо. «Харриер» Милевича резко рванул с места и исчез за поворотом.
Гиреев закрыл дверь, откинулся на спинку и стал отворачивать огромную крышку термоса…
Чай действительно был невероятно хорош. Водитель микроавтобуса, Дербент и Гиря выпили весь термос, закусив каким-то случайно оказавшимся в салоне печеньем.
– Ну, что там? – спросил Влад, отряхнув ладони, Игоря.
– Хорошо идут! – усмехнулся Дербент.
Действительно, все цветные кресты, кроме красного, который означал мобильник Гиреева, стремительно сближались. Черный крест один раз останавливался, потом продолжил движение в сторону площади Труда.
Голосом Милевича и одновременно Тумана захрипела рация Игоря.
– Дербент! Не молчи!!!
– Пятьсот метров до площади примерно!!! Прием, – ответил Игорь.
Видимо, информация тут же куда-то уходила, потому что прозвучало явное эхо.
– Кто ближе? – зашумел Милевич.
– Чингиз!
– Чингиз, слышишь? – поинтересовался в эфире Костя.
– Да. Впереди две машины. Японский головастик какой-то и «Ауди», по-моему. Плохо видно. Менты тормозят обоих… – Марат говорил абсолютно спокойно.
– Чингиз! Не калечить!
– Понял… А, черт… «Ауди» останавливается, головастик не реагирует!
