— Бог ты мой, — тихо проговорил Готорн.
Кардинал и Делорм ждали. Готорн шевельнулся, огляделся вокруг.
— Я рад, что теперь это детская, — сказал он без всяких дальнейших объяснений. Впрочем, Кардиналу казалось, что обращается он сейчас не к ним. — Это как посещать места былых сражений. Битва при Геттисберге, битва при Пуатье. Были там когда-нибудь? Тихие холмы, цветы, трава колышется на ветру. Никогда не догадаешься, что там происходило. Конечно, теперь все это кажется таким незначительным. Два похищения, одно убийство. Просто точка на экране по сравнению с одиннадцатым сентября. Но когда тебя похищают — это очень страшно. — Он повернулся к Делорм. — Я провел здесь два месяца. Два месяца.
— Это много.
— Поначалу было не так плохо. Я имею в виду — когда прошло первоначальное потрясение. Они обращались со мной вежливо, старались, чтобы мне было комфортно — если, конечно, можно говорить о комфорте, когда лодыжки у тебя связаны, а на голове у тебя мешок. Собственно, это была наволочка, распоротая по шву. Через нее я мог видеть только то, что находится прямо передо мной. Все эти два месяца мне открывался великолепный вид вот на эту стену. Они постоянно уверяли меня, что не собираются причинять мне никакого вреда, что я только пешка в игре, разменная монета и тому подобное. В каком-то смысле они даже меня защищали.
Он повернул голову к окну:
— Оно было заколочено. Я мечтал расшатать доски и выбраться наружу, но за мной все время наблюдал вооруженный часовой. Они даже приносили мне книги — сначала всякие политические брошюрки, потом дешевенькие триллеры. — Он судорожно вздохнул.
— Сколько их было? — спросил Кардинал, но Готорн, казалось, не слышал его. Бормоча себе под нос, он продолжал этот экскурс в историю, то показывая в угол, то кивая на стену:
— Здесь была койка. Довольно удобная, но очень узкая. Зато им легче было меня к ней привязывать.
Еще один поворот, еще один кивок.
— У двери стоял складной стул, на нем все время кто-нибудь сидел. Все они постоянно носили с собой оружие, но никогда его не вынимали, не угрожали, ничего такого. Достаточно того, что оно у них было.
Поворот, кивок.
— Вот здесь был складной столик. Два небольших складных кресла. Здесь я ел. В основном это, разумеется, была еда, которую доставляют на дом. Но иногда готовила женщина, ее звали Мадлен. Она делала хороший мясной пирог, разные другие вещи. Изредка даже пекла сладости. По-моему, она чувствовала свою вину за всю эту авантюру. «Не волнуйтесь, — так она мне иногда шептала. — Не волнуйтесь. Все у вас будет хорошо».
Воспоминание, казалось, задело в нем какую-то чувствительную струну, которая до этого долго молчала. Он сжал переносицу большим и указательным пальцем.
— И вы знаете, у меня все было хорошо. У меня действительно все было хорошо. У них все время был включен телевизор или радио, так что я постоянно был в курсе всех новостей. Казалось, правительство провинции делает все возможное, чтобы разрешить ситуацию путем переговоров. Но потом Оттава направила сюда войска. В ту минуту, как власти объявили военное положение, из этого дома словно выкачали воздух. Понимаете, похитители не ожидали такого поворота. Они думали, что ведут честные переговоры. Но как только Оттава взяла управление на себя…
Носком туристского ботинка Готорн обводил контуры тигра, вышитого на коврике у его ног.
— Когда похитители поняли, что переговоры вести бессмысленно, они испугались. Вы сами знаете, что произошло с другой группой. В тот день, когда было введено военное положение, они убили Рауля Дюкетта…
Носок ботинка обвел морду тигра, от ушей до нижней челюсти.
— Бедняга уже больше тридцати лет на том свете. Это был вопрос везения, не более того. Просто он попал к группе, более склонной к насильственным действиям. Предполагали, что он спорил с похитителями, но я думаю, что у него хватило ума не противоречить им. Нет, ему просто не повезло: он попался к людям, которые хотели его убить. А мои похитители убивать меня не хотели, и я отнюдь не приписываю это моему дипломатическому опыту. Хотя, надо сказать, я с ними шутил и все такое прочее. Насколько это было возможно в моем положении.
Очень важно было, так сказать, очеловечить себя в их глазах, при этом без всякого раболепства. Иными словами, показать им, что ты — человек, а не вещь, которую можно легко выбросить. Помню, как-то раз один из них чрезвычайно громко выпустил газы, и я заметил: «A! Votre arme secrete!» — «Ваше тайное оружие!». Они очень смеялись.
— Сколько человек вас удерживало? — спросила Делорм.
— Четыре. Жак Савар, Робер Вильнёв, девушка — Мадлен — и человек, который приходил и уходил, его звали Ив. Он единственный мне угрожал. «Не думай, что мы этого не сделаем, — говорил он. — Я сверну тебе шею, вот так!» — И он щелкал пальцами. Мерзавец. К сожалению, на свете очень много таких людей.
— Вы никогда не слышали его фамилию?
— Никогда. Он настаивал, чтобы все обращались к нему «товарищ» или «боец», но девушка раза два проговорилась, назвав его Ивом. Благодарение богу, он никогда не оставался дольше, чем на полчаса. Мне кажется, он главным образом служил связным. — Внезапно Готорн развернулся и стремительно прошел к двери. — Больше не могу здесь находиться. Для меня это слишком.
Вернувшись в гостиную, он, тяжело дыша, облокотился на спинку кресла.
— Все в порядке? — спросил хозяин из кухни.
— Все отлично, — заверил его Кардинал. — Мы через минуту уйдем.
— Может быть, присядете? — предложила Делорм. — Переведите дух.
— Ничего страшного. Все в порядке. Извините за маленькую пантомиму. — Готорн вымученно улыбнулся, но на лбу у него выступили капельки пота.
Кардинал вынул фотографию Майлза Шекли:
— Вы узнаёте этого человека?
— Нет. А должен?
— Не обязательно. А этих людей? — Кардинал показал ему снимок четырех улыбающихся террористов на фоне окна.
— Лемойна и Теру знаю по фотографиям в газетах. Насколько я понимаю, они в этом доме никогда не были, они были заняты убийством мистера Дюкетта. А это Мадлен, та самая девушка, которая иногда готовила.
— А вот этот, с краю? — Кардинал указал на чернокудрого мужчину в полосатой футболке.
— Этого человека я вряд ли когда-нибудь забуду. Тот самый, которого они называли Ивом. Самая злобная личность в группе.
— По нашим сведениям, его зовут Ив Гренель, — сказал Кардинал.
— Может быть. Поймите, я не желал ничего знать. Я хотел представлять для них как можно более незначительную угрозу. Не давать им никакого повода меня убивать, кроме политического. Вы говорите, что его звали Ив Гренель? Я вам верю. Но я никогда не слышал его фамилии. Я называл его про себя сукиным сыном, уж извините мне этот узкоспециальный термин.
— Как вы могли видеть его лицо? — поинтересовалась Делорм. — Разве у вас не были завязаны глаза?
