— «Пожалуйста-мне-просто, пожалуйста-мне-просто, пожалуйста-мне-просто…» — передразнил ее доктор Белл. — Дай-мне-дай-мне-дай-мне. Мне-мне-мне.
— Я опять увидела отчима, и в этом было что-то такое, из-за чего я словно перешагнула через край. Все стало такое черное. Абсолютно черное, я с трудом дышу. Пожалуйста, перезвоните, когда вы это получите.
Робкий щелчок: она положила трубку.
Белл откинулся на спинку кресла и нажал «Воспроизвести».
— С чем я не могу справиться, — говорит Кесвик, — так это с тем, какой я становлюсь беспомощный, когда дело доходит до этого. И все накатило так неожиданно. Понятно, в детстве я смотрел порножурналы, как и все. Смотрел их, пока учился в колледже, и немного после колледжа. Но журналы — это другое. В журналах все, в общем, нормально: взрослые женщины, взрослые мужики. Я же не кидался тогда искать то, на что смотрю теперь!
— Я вам верю, — откликается доктор Белл. — Есть люди, страдающие патологическим пристрастием к «И-Бэй»,
[54]
к онлайновым магазинам, к виртуальным азартным играм, — люди, у которых не было проблем в этой сфере, пока в их жизнь не вошел интернет.
— Да, потому что раньше вам пришлось бы пуститься на всякие ухищрения, чтобы сделать что-нибудь такое. Посмотрим правде в глаза: раньше в Алгонкин-Бей трудно было стать покупателем, помешанным на шопинге. Что вы могли — скупить всю коллекцию лыжных брюк? То же и с азартными играми. У нас тут нет ни одного казино. Максимальный ущерб, какой вы могли бы себе причинить, — разориться на лотерее. Но это… Эта штука — непосредственно у меня дома. Как если бы шкафы у меня в спальне и в кабинете стали неисчерпаемым источником картинок.
— Это только картинки? — задает вопрос доктор Белл на экране.
— Что? — Кесвик смотрит на него ошалело, как будто доктор почему-то обратился к нему на языке фарси. — Ну да, я пальцем не трону ни одного ребенка. Раньше я вообще никогда не думал о детях в сексуальном плане. И я по-прежнему… ну, о тех детях, которых я встречаю на улице, я так не думаю. И я знаю, какой вред могут принести половые извращения. Я никогда не сделаю это с ребенком. Никогда.
— Что ж, давайте обсудим то, что вы действительно делаете.
— Смотрю на картинки. Вот и все. Добываю их на сайтах-файлообменниках.
— Вы когда-нибудь сами размещали какие-нибудь картинки?
— О господи, нет.
— Вы платите за картинки, на которые смотрите?
— Нет. И никогда не стану. Иначе это будет финансовая поддержка всего этого бизнеса.
— Хорошо. Тогда скажите, что же ужасного вы совершаете? Вы не растлевали детей. Вы не фотографировали детей. Вы не платили за то, чтобы кто-нибудь делал для вас такие фотографии. Вы никому их не посылали.
— Нет! Я всего лишь на них смотрел! Но это мерзко! Это мерзко! Я не должен на них смотреть! О господи, как мне стыдно. Как стыдно.
Кесвик рыдает, слезы струятся у него по щекам. Он снимает очки и пытается положить их на стол, но роняет на пол. Он даже не пытается нагнуться, чтобы их подобрать, продолжая сидеть и плакать: мокрый, рыхлый ком.
Наконец у него хватает сил снова заговорить:
— У меня ведь есть свои дети, вот что паршивее всего. Дженни и Роб. Им три года и пять, они младше, чем те, на картинках, но все равно меня тошнит. Не могу себе представить, что бы я сделал, если бы узнал, что кто-нибудь фотографирует моих детей. Думаю, в этой ситуации я бы даже смог кого-нибудь убить.
— Сколько это уже у вас продолжается? Год? Полтора?
— Около полутора лет. Началось так внезапно. В ту секунду, когда я зашел на этот сайт, у меня внутри словно щелкнул замок. Как будто какие-то рычажки встали на место, и я вдруг из более или менее нормального человеческого существа превратился в сексуального маньяка. В извращенца.
Он снова плачет, а доктор Белл молча за ним наблюдает.
— Я попробовал использовать двенадцатиступенчатую программу,
[55]
как вы советовали. Я нашел специальный сайт. Наверное, это лучше, чем ничего, но у них это проводится всего раз в неделю, и иногда на этой сайт почти никто не заходит. А здесь у нас я не знаю ни о каких группах взаимной поддержки для людей, страдающих от сексуальной зависимости. Даже если бы они и были, я бы никогда не решился рассказать им, на что смотрю.
— Вы рассказали мне. Почему вы не сможете рассказать им?
— Тут другое дело. Вы врач. Наши разговоры конфиденциальны. А на этих встречах могут оказаться мои знакомые. Я умру, если это когда-нибудь всплывет. В буквальном смысле умру. Покончу с собой.
— Что ж, вероятно, нам надо постараться как-то ослабить то чувство стыда, от которого вы страдаете.
— Но это же действительно стыдно. То, чем я занимаюсь, действительно стыдно.
— Дайте мне закончить. Мне представляется, что во всех зависимостях имеет место своего рода цикл стыда. Возьмем, к примеру, героин. Наркоман решил прекратить принимать это вещество, но он чувствует себя слегка нервным, слегка взвинченным. В конце концов он идет, покупает дозу и вкалывает ее себе. Чудо — тревожного состояния как не бывало. Мощная вещь. Но, разумеется, эффект проходит, и наркоман остается один на один с чувством стыда, вызванным тем, что он снова употреблял наркотик. И ему нужно что-нибудь, чтобы противодействовать стыду. Что ему первым делом приходит в голову?
— Новая доза.
— Новая доза. Именно так. Вот одна из причин, почему двенадцатиступенчатые программы дают некоторый результат. Когда вы находитесь в комнате, полной людей, которые принимают вас вместе с вашей дурной привычкой и которые даже разделяют ее с вами, — это весьма действенный метод, помогающий умерить чувство стыда. И вы правильно сказали: конечно, жаль, что у нас в городе нет такой группы. А если мы, допустим, проведем пару сеансов с участием вашей жены…
— Ни за что. Даже не думайте. Она даже не знает, что я к вам хожу.
— Но вы много раз говорили, что у вас очень теплые и любовные отношения с вашей женой. Неужели эта любовь не выдержит того разочарования, которое, возможно, испытает ваша супруга, узнав, что у вас есть одна нехорошая привычка?
— Она возненавидит меня. Она меня бросит. Она заберет детей, и мне их больше никогда не удастся увидеть.
— Вы уверены?
— Еще бы. Я слышал, как она об этом говорит. Ну, когда не то в газетах, не то по телевизору была история про одного учителя, или священника, или еще кого-то. Она всегда выражает такое омерзение. Говорит что-нибудь вроде: «О, сварить бы этого типа в кипящем масле». Или: «Этого мужика надо бы кастрировать».
