— Постарайтесь расслабиться, — мягко сказал он, — и не сильтесь вспомнить. Оно придет само.
Запах лимона с примесью дубовых листьев и кожи, где же она вдыхала его? Кого он ей напомнил?
— Но оно же совсем рядом! — простонала она. — Вот, передо мной, а я не вижу! Хотя оно здесь.
— Само придет, — повторил доктор Пейли. — И может быть, раньше, чем вы думаете.
И тут Рыжик не выдержала, она закричала:
— Я не хочу вспомнить через месяц! Или через год! Даже завтра — и то не хочу!
— Послушайте, вам уже гораздо лучше. Два дня назад вы не рассердились бы так.
— Я не хочу так сердиться! Но откуда вам знать, каково это — не помнить, кто ты такая! Разве вы можете это понять?
— Нет, — сказал он. — Вы правы, мне этого не понять.
— Я не знаю, кто я, откуда, где жила раньше. Может быть, я сбежала из больницы! Может быть, я жила в каком-нибудь мегаполисе, вроде Лондона или Нью-Йорка. У меня нет кольца на пальце, и я даже не знаю, замужем ли я! — Она ударила кулаком по кровати. — А эта проклятая больница! Ненавижу ее! Я не больна, но я и не жива — я призрак, а не человек. У всякого человека есть прошлое, история жизни. Он знает, кто он такой. А я… со мной все кончено, вы это сами видите — я лишь кусок мяса, и никому до меня нет дела, всем все равно — жива я или умерла.
— Это неправда, — сказал доктор Пейли. — Не сомневаюсь, что когда к вам вернется память, мы сумеем отыскать людей, которые вас любят и возблагодарят Бога за то, что вы живы и здоровы.
— Вы не можете этого знать. Вы просто затыкаете мне рот!
— Вовсе нет. Я уверен в том, что говорю. А пока и здесь есть люди, которым вы не безразличны, которые заботятся о вас: доктора и сестры. Я, детектив Кардинал. Ведь первое, что он сделал, — это позаботился о вашей безопасности и вызвал охрану.
— Все, о ком вы говорите, получают деньги за заботу обо мне.
— Это не означает, что вы им безразличны. — Он указал на стоявший на ее тумбочке айпод. — Вот вы с удовольствием слушаете музыку. Разную музыку. Музыканты получили деньги за исполнение и запись. Вы же не думаете, что музыка им безразлична?
— Конечно нет. Но разве приятно быть просто работой для каких-то посторонних людей?
Доктор тронул ее плечо, и этот жест ее успокоил.
— К вам возвращаются чувства, это добрый знак. Память тоже. Но не насилуйте себя. В следующий раз, когда память в вас встрепенется, сделайте несколько глубоких вдохов. Постарайтесь расслабиться, и пусть все идет как идет.
Сейчас пение вдруг захватило ее. Вначале показалось, что ей просто понравились слова, страсть, звучавшая в этом хоре. Но потом стала яснее подоплека ее внезапно пробудившегося интереса. Ей захотелось выпрямиться, выдернуть наушник и стряхнуть с себя наваждение, но ей вспомнился совет доктора Пейли. Не надо волноваться.
На террасе было душно. Рыжик встала и направилась в палату, слыша за собой тяжелые шаги охранника. Закрыв дверь, она повалилась на кровать, повернулась на бок, закрыла глаза, прижимая к груди айпод. Она дышала, медленно, глубоко, и делала усилия, чтобы расслабить мускулы. Нажала на кнопку «стоп», а потом на кнопку повтора.
Пение зазвучало вновь. Сначала пришел не образ и не звук, а только давящее ощущение тяжести в груди, дальше все расплывалось в серо-зеленом. «Беги, беги, беги», — пела группа. Потом расплывчатое пятно обрело форму и очертания: шоссе, бегущее в западном направлении, и мелькание деревьев по обочинам.
Она едет куда-то. В какое-то неприятное место. И грудь давит глубокое горе. Она понимала, что это не сон, а воспоминание, но не могла еще понять, что именно она вспоминает.
Беспорядочной толпой вторглись другие образы. Супружеская пара средних лет на берегу. Сидят в шезлонгах. Из портативного холодильника выглядывает бутылка кока-колы. Маленькое озеро, вода в нем такая темная, что кажется черной. Мама распрямляется, садится в шезлонг, щурясь, оглядывает озеро, высматривая фигурки детей. Потом темная зелень живой изгороди, запах лопухов, ее «шалаш», который она устроила в густых зарослях за домом. Сколько ей тогда было — восемь? девять?
Каток, который залил ей отец на заднем дворе. Как горят и побаливают подошвы ног, когда она снимает коньки на кухне! Деревья клонятся к земле, заваленные снегом, а небо над холмами — морозное и ясное.
Ее велосипед, ее собака, ее первое причастие. Уроки игры на фортепиано у монахинь. Балет. Отряд девочек-скаутов. Побег из дома в двенадцатилетнем возрасте — какая-то детская обида, которой хватило на трехчасовое опоздание к ужину. Образы мелькали и мелькали, и остановить их бег было невозможно.
«О, Терри! — воскликнула мать, когда она вернулась после побега. — Благодарение Господу, ты опять с нами!»
Теперь она вспомнила дом — вид из окна, железнодорожные пути, шпиль собора, платиново поблескивающий на солнце, и синева озера вдали. Она была здесь и раньше, она жила в Алгонкин-Бей, она здесь не чужая, не призрак какой-то. Сейчас она здесь не живет, а раньше жила. С мамой, папой и братом. А потом был Ванкувер.
Терри. Меня зовут Терри Тейт. Приехала из Ванкувера, Британская Колумбия, мне двадцать семь лет.
И опять шоссе, проносящиеся мимо деревья и тяжесть в груди. Она плачет, горько и безутешно. Она только что навещала брата. Своего братика. Ее младший брат в тюрьме, и она возвращается после их первого свидания.
— Кевин! — сказала она вслух. — Звать тебя — Кевин!
Она вспомнила его теперь. Они так близки, хотя давно уже живут порознь.
О Кевин, ты ранишь мне сердце, и я вечно надоедаю тебе нравоучениями, но я ведь так тебя люблю, я просто не могу позволить тебе гробить свою жизнь! Я вытащу тебя в Ванкувер, сколько бы ты ни брыкался, ни упирался. Я сделаю это, чего бы мне это ни стоило! Кевин. Кевин Тейт.
По ее щекам струились горячие слезы, но плакала она от радости.
Вытащив из ящика в тумбочке визитку доктора Пейли, она набрала его номер. Отозвался автоответчик — должно быть, на занятиях.
— Я знаю, кто я! — выпалила она. — Я знаю, кто я такая. Я вспомнила все! О, почему вас не оказалось дома, когда мне это так надо! Придите скорей ко мне, я все вам расскажу!
Она повесила трубку. Сердце бешено колотилось. Это как на сцене. И вот новое воспоминание: сладостный звук хлынувших аплодисментов накрывает ее с головой. Она отыграла роль фрекен Жюли в студенческом спектакле у Саймона Фрезера. Были и другие роли, но меньше этой.
Кухня ресторана, грохот тарелок, звяканье столовых приборов. И шеф, покрикивающий: «Давай, давай! Шевелись!»
— Я знаю, кто я! — вслух повторила она. Ей хотелось с кем-нибудь поделиться этим, но никого рядом не было. Еще одна койка в палате была незанята. Она вылезла из постели, открыла шкаф. Почему бы ей не одеться по-человечески? У нее же не рак, не при смерти же она находится!
