Вега был колдуном, padrone, как это называлось у исповедующих веру Пало Майомбе. Эта вера, как и более популярные вуду и сантерия, является системой религиозных представлений африканцев, чьи боги рядятся в одежды христианских святых. Как и две другие родственные Пало Майомбе религии, она прибегает к колдовским обрядам, в руках Виктора Беги принявших облик черной магии самого жесточайшего свойства.
Он жил на одном этаже с Глорией и Реймондом дальше по коридору, они часто встречались в лифте. Здоровались по-испански, обменивались впечатлениями о погоде — вот, пожалуй, и все. Но старик при этом всегда поглядывал на него с любопытством, словно припоминая давнее с ним знакомство. Однажды, когда они вместе ждали лифта, Виктор сказал:
— Вижу, вы сантерию исповедуете, — и указал подагрическим пальцем на толстый резной браслет на кисти Глории.
— Свечи жгу, — отвечала она. — Иногда обращаюсь за помощью и наставлением.
— А о Майомбе знаете?
— Знаю. Мой двоюродный брат — padrone. Правда, отец с матерью были неверующие, так что знаю не так уж и много.
— И все-таки в семье вашей это осталось.
— Правда?
— Судя по глазам вашего сына. С такими глазами можно видеть будущее.
— Что ж, он и вправду иногда знает вещи, о которых знать не может. — Она повернулась к Реймонду: — Когда ты был совсем маленьким, помнишь, Реймонд, многое из того, что ты говорил, потом сбывалось. Давным-давно, еще в Гаване, ты указал пальцем на Лину Линдо, mulata, и сказал: «Она же мертвая, эта женщина», а на следующий день она действительно умерла.
— О да, конечно. Он, может быть, и сам пока еще этого не знает, но это читается в его глазах. Когда-нибудь он станет могущественнейшим из всех padrone.
С того дня отношения их стали более дружескими. Вега проявлял к мальчику живейший интерес, он занимался им — водил на стадион, когда там играли «Сойки», учил разбираться во всяческих механизмах и чинить машину. Впервые взрослый оказывал Реймонду такое внимание, и оно ему льстило. Он сдружился со стариком больше, чем со сверстниками, а Глория была только рада, что мальчик проводит столько времени в обществе земляка. Все трое очень сблизились.
Нередко Виктор платил Реймонду за помощь в работе, потому что помимо занятий колдовством старик числился чем-то вроде уборщика территории или дворника. Снаружи его подсобка выглядела обыкновенной развалюхой — бетонным сарайчиком с металлической дверью и крышей из рифленого железа. В отсутствие Виктора сарайчик был неизменно заперт, ключа же от него никто, кроме Виктора, не имел. Если бы каким-нибудь местным сорванцам пришло в голову взломать замок, они не нашли бы внутри ничего, кроме обычного набора садовых ножниц, газонокосилок, тяпок и лопат, секаторов и пил для обрезки веток, садовых рукавиц и поливочных шлангов.
Но замка никто не взламывал, и трудно вообразить, кто бы мог отважиться на это, такой вонью несло от сарая. Задняя стена его была уставлена мешками с навозом — коровьим и овечьим, — и летом вонь распространялась далеко окрест.
Первым впечатлением Реймонда от этого места была вонь, бившая в нос, как удар о каменную стену. Легкие невольно сжимались, к горлу подступала тошнота. В первые разы, когда ему разрешили войти внутрь, он был охвачен страхом настолько сильным, что его затошнило еще раньше, чем Виктор открыл перед ним дверь в заднюю комнатку — тайник, который он называл своим «святилищем».
Всякий раз, когда они оказывались наедине, старик рассказывал ему о магии. Он учил его, что на жизнь нашу можно влиять с помощью существ мира нездешнего. Для этого требуется лишь знание о том, как держать их в узде. И это знание, как усиленно намекал Виктор, он и должен передать Реймонду. Мальчик, чем дальше, тем больше стал интересоваться магией и начал приставать к Виктору, чтобы тот обучил его. И Виктор согласился показать ему святилище.
В тот первый день — Реймонду не было тогда и двенадцати лет — Виктор сел перед ним на корточки и крепко ухватил за плечо. От него сильно пахло луком, но этот запах не шел ни в какое сравнение с запахом, каким пропах сарай.
— Знай же, малыш Реймонд, — сказал Виктор, — то, что я собираюсь тебе показать, это великий секрет. Ты уверял, что хочешь научиться колдовству, научиться повелевать духами. Использовать их на благо тех, кого ты любишь, — мамы и меня. Уметь защищаться от врагов. Видеть будущее. Твой интерес к этому еще не пропал?
— Нет, дядя. — Виктор настаивал, чтобы Реймонд называл его «дядя», и к тому времени такое обращение слетало уже с уст Реймонда просто и легко. — Почему это здесь так плохо пахнет, дядя?
— Когда ты научишься колдовству, ты поймешь, что пахнет здесь не плохо, а очень хорошо. А теперь выслушай меня. Ты слушаешь?
— Да.
— Потому что то, что я сейчас скажу, очень важно. Повторяю, чтобы ты как следует понял: я покажу тебе сейчас великий секрет, тайну настолько огромную, что если ты расскажешь кому-нибудь о том, что здесь видел или что я тут делаю, я убью тебя. Понимаешь? Я убью тебя, Реймонд.
Лицо дяди Виктора, темное и сморщенное, придвинулось совсем близко. Черные глаза заглядывали в самую глубь глаз Реймонда, и тот знал, что Виктор видит его страх.
— Я не буду рассказывать, дядя.
— Я люблю тебя, дитя мое, но если ты расскажешь, я убью тебя не колеблясь, как мясник, режущий свинью. Ты умрешь, тебя похоронят, и твоя мать до конца своей жизни будет лить горькие слезы по тебе и вовек больше не узнает радости. Ведь ты же не хочешь этого, не правда ли?
— Нет, дядя.
— Поэтому, если кто-нибудь скажет тебе: «Все-таки чудной этот Виктор. Интересно, чем он занимается там, в своем сарае?» — что ты ему ответишь?
— Ничего.
— Ну а если тебя заставят силой? Начнут выкручивать тебе руки, пытать тебя, чтобы ты заговорил?
— Я скажу, что не знаю, чем ты там занимаешься.
— Нет, ты скажешь им так: «В сарае дядя Виктор держит свой садовый инвентарь». И это все. Больше ни слова. Ведь это чистая правда. И лжецом тебя никто не назовет. Так как ты скажешь?
— В сарае дядя Виктор держит свой садовый инвентарь.
Костлявые пальцы сжимали ему плечо, словно когти хищной птицы.
— Хорошо, Реймонд. Молодец. Ты достоин учиться колдовству. А теперь я покажу тебе святилище.
Виктор подсунул ступню куда-то под стоявшие в ряд мешки с навозом, нажал какую-то педаль. Что-то щелкнуло, и задняя стена повернулась. Вонь стала в десятки раз гуще, и к горлу Реймонда подступила рвота.
— Это ничего, — сказал Виктор. — К запаху ты привыкнешь. А со временем и полюбишь его. Это ведь запах власти.
Святилище оказалось каморкой, маленькой и совершенно темной, если не считать одной-единственной красной лампочки, тускло горевшей под потолком. Когда глаза Реймонда привыкли к темноте, он увидел, что каморка почти пуста: большой стол, на стене топорик и несколько ножей разных размеров. Стена испещрена непонятными знаками. На середине стола стоит большой жестяной котел, из которого торчит пучок палок, длинных и прямых, как стрелы. К гвоздю в столе была привязана курица, черные глазки которой боязливо поблескивали.
