Тогда,
как и сейчас,
она сидела у
его больничной
койки. Совсем
молоденькая,
с изможденным
лицом и глазами
почти одинаково
блекло-серого
цвета. Тогда
он еще не знал,
что ее глаза
— это индикатор.
Если внутренние
батарейки
заряжены по
максимуму,
глаза яркие
и лучистые —
один зеленый,
второй синий.
Если энергия
в батарейках
на нуле — вот
такие, грязно-серые.
Не знал он и
того, что она
доктор, и несколько
дней называл
сестричкой,
а она не поправляла,
только вежливо
улыбалась в
ответ на его
неуклюжие
заигрывания.
Между делом
она сообщила
Арсению, что
он провел в
коме почти два
месяца после
тяжелейшей
черепно-мозговой
травмы.
Он
практически
ничего не помнил
из того, что
случилось с
ним до. А то, что
помнил, казалось
жутким и иррациональным.
Из реального
и более-менее
правдоподобного
в памяти остались
лишь обрывки.
Оттягивающий
плечо набитый
учебниками
рюкзак, темнота
декабрьского
вечера, снежинки
в свете одинокого
фонаря, хрусткий
ледок под ногами,
заиндевевшие
стекла очков
и острое ощущение
того, что жизнь
проходит мимо,
а он, студент
четвертого
курса физмата
Арсений Гуляев,
так и останется
стоять на ее
обочине. Откуда
родом это чувство,
Арсений не
понимал, но
твердо верил,
что так оно и
было в его прежней,
докоматозной,
жизни и что все
случившееся
потом — это
лишь лишнее
подтверждение
того, что он
типичный лузер.
Он даже из комы
выкарабкался
не победителем,
а столетней
развалюхой.
Врачи называли
это чудом,
казуистикой,
говорили, что
кровоизлияние
в мозг — это
еще очень скромная
плата за такую
тяжелую, несовместимую
с жизнью травму.
Скромная
плата! В неполных
двадцать два
остаться
парализованным
инвалидом,
неспособным
не то, что ходить,
ложку держать.
Бабушка Арсения
умерла от инсульта,
он знал, как
это бывает:
перекошенное
лицо, струйка
слюны из уголка
рта, скрюченная
рука, непослушная
нога. А теперь
он на собственной
шкуре почувствовал,
каково это —
сделаться
беспомощным
и никчемным,
потерять веру
в себя.
Мысли
были убийственными,
Арсений засыпал
и просыпался
с ними. Это если
удавалось
заснуть, потому
что одним из
последствий
черепно-мозговой
травмы стала
головная боль.
Жесточайшая,
не убиваемая
ни таблетками,
ни уколами,
сводящая с ума
и лишающая сил,
но притом
удивительным
образом расцвечивающая
окружающий
мир яркими
мазками и сполохами.
Ему становилось
легче лишь в
присутствии
доктора с
разноцветными
глазами и странным
именем Селена.
Арсений
хорошо помнил,
как это было
в первый раз.
Он уже почти
потерял человеческий
облик от боли,
когда на лоб
легла прохладная
ладонь. Кончики
пальцев светились
нежно-голубым,
он не видел
этого, но знал
наверняка, как
и то, что прохладное
нежно-голубое
с Селениных
пальцев проникает
сквозь кости
черепа, успокаивает,
убаюкивает,
забирает боль.
Когда врач
отняла руку,
боль почти
прошла, нежно-голубое
сделалось вдруг
тревожно-фиолетовым,
а разноцветные
глаза стали
цвета давно
не стиранных
больничных
простыней.
— Одну
секундочку.
— Селена пыталась
улыбаться, но
улыбка получалась
кривой, почти
такой же кривой,
как послеинсультная
улыбка самого
Арсения, и руки
у нее дрожали,
а на лбу и подбородке
выступили
капельки
пота. — Мне нужно...
— Из кармана
халата она
достала шоколадку,
развернула
торопливо и
неловко, не
ломая плитку,
откусила сразу
большой кусок.
— Сахар в крови
упал, — пробормотала,
запив шоколадку
водой из его
больничного
стакана. — Скоро
все пройдет,
ты не волнуйся.
Все
прошло, не так
быстро, как она
обещала, но
прошло: глаза
сделались
яркими и вызывающе
разноцветными,
порозовели
губы, перестали
дрожать руки,
а тревожно-фиолетовый
снова превратился
в успокаивающе-голубой.
Арсений
тогда толком
ничего не понял,
кажется, он
уснул раньше,
чем Селена
покинула палату,
кажется, он
даже не успел
сказать ей
спасибо. Единственное,
что он запомнил
ярко и четко,
— это взаимосвязь
между окружающим
Селену светом
и исчезновением
боли. Утром
следующего
дня он встречал
ее с шоколадкой.
Просто так, на
тот случай,
если она снова
решит забрать
его боль.
— Это
мне? — Она посмотрела
на шоколадку
задумчиво, и
в задумчивости
этой Арсению
почудилась
тревога. —
Нежно-голубое
свечение вокруг
Селены полыхнуло
ультрамарином.
Может, полыхнуло,
а может, Арсению
просто показалось
из-за набирающей
силу боли.
—
Чтобы
сахар не падал.
— Он попытался
улыбнуться,
левый угол рта
беспомощно
дернулся, превращая
улыбку в уродливую
гримасу.
— Он
падает не «до»,
а «после». —
Селена присела
на край больничной
койки, по-ученически
сложила ладони
на
коленках. — Как
самочувствие?
—
После
вчерашнего,
— Арсений запнулся,
— после того,
что ты сделала,
мне стало легче.
— Это
странно. — Она
заправила за
ухо длинную
челку и посмотрела
на Арсения
сияющими глазами.
— Я
думала, это
прошло и больше
не вернется.
Я вчера даже
не надеялась...
просто хотела
помочь.
— Ты
помогла. Таблетки
не помогли, а
ты помогла. —
Арсений замолчал,
не решаясь
попросить о
главном, о том,
ради чего выложил
на тумбочку
шоколадку.
— Если
хочешь, я могу
попробовать
еще раз.
—
Попробуй,
пожалуйста.
…Бесконечная
череда дней.
Потерявшие
счет шоколадки.
Бледно-голубое,
перетекающее
в фиолетовое.
Первые по-детски
неуклюжие шаги.
Улыбка, все еще
кривоватая,
но уже похожая
на человеческую.
И разговоры,
долгие, потаенные,
про то, что не
рассказать
даже лучшему
другу Лысому,
про разноцветные
ауры и дымно-серые
тени, про утраченную
и вновь обретенную
Селеной способность
к целительству,
про их общие
маленькие тайны
и победы.
Наверное,
Арсений бы
влюбился. Даже
наверняка
влюбился,
если бы однажды
не выглянул
вечером в
окно.
Селена даже
не шла, а летела
к ожидающему
ее мужчине.
Арсений не мог
видеть их лица,
но по окружающему
этих двоих
золотому свечению
как-то сразу
понял,
что
влюбляться
в Селену бессмысленно,
что вот
этот
статный, длинноволосый
щеголь, небрежно
опирающийся
на черную трость,
уже давно обошел
его на виражах
судьбы. Нет,
Арсений не
ревновал.
Бессмысленно
ревновать к
такому, что
сияет ярче
золота. Просто
стакан, который
он пытался
удержать
парализованной
рукой, вдруг
ухнул на пол,
разлетаясь
на мелкие осколки.
*****
С
тем, что у Селены
есть муж и маленькая
дочь, Арсений
смирился довольно
быстро, и так
же быстро его
любовь трансформировалась
в другое, по-родственному
светлое и теплое,
чувство. Селена
стала частью
его заново
отстраиваемого
мира, очень
большой частью.
Наверное, поэтому
в день выписки
Арсений нервничал.
Он
еще не выздоровел
окончательно,
впереди были
долгие курсы
реабилитации
и борьбы за
возможность
вернуться к
прежней, до
коматозной,
жизни. Арсений
страшился того,
что ждало его
за больничными
стенами, но еще
больше боялся
того, что происходило
с ним самим.
