А
он не являл.
Вот как-то не
получалось
у него с явлениями
чудес. И с дамочками
тоже не получалось,
ни с теми, что
поинтеллигентнее,
ни с теми, что
попроще. Они,
конечно, продолжали
утверждать,
что он импозантный,
харизматичный
и кульный, и
даже были готовы
регулярно
устраивать
профилактику
его застоявшейся
личной жизни,
но своим обострившимся
шестым чувством
Арсений понимал
это всего лишь
дань моде, шелуха
и дырка от бублика.
Не сразу, но со
временем он
научился
приспосабливаться
и, кажется, даже
получать удовольствие
от таких вот
«профилактик»,
но окончательной
уверенности
в правильности
происходящего
у него не было,
как не было и
постоянной
боевой подруги.
А
эта... Марта не
стала бы с ним
ни из вежливости,
ни из любопытства.
Плевать ей на
его сверхспособности.
В мире есть
только один
человек, который
может заставить
ее сделать
что-то помимо
собственной
воли, — Ната,
родная бабка.
И чтобы понять
это, не нужна
экстрасенсорика,
достаточно
простой человеческой
наблюдательности.
Марта... Снежная
королева. Не
его поля ягода...
—
Пойдем
прогуляемся.
— Арсений потрепал
Грима по загривку,
направился
обратно к лестнице.
— Тут нет ничего
интересного,
— добавил с
неожиданной
для самого себя
злостью.
Стоило
только открыть
дверь, как ветер
швырнул в лицо
пригоршню
дождевых капель.
Грим радостно
фыркнул, в нетерпении
натянул поводок.
Выходить под
дождь было
страшно, но
только лишь
в первое мгновение.
Потом, когда
теплые струи
потекли по
волосам и лицу,
скатились за
шиворот и почти
мгновенно
насквозь вымочили
одежду, стало
радостно и
как-то по-особенному
азартно. Арсений
любил грозу
с детства, пожалуй,
это острое,
наэлектризованное
чувство близкой
опасности —
единственное,
что он прихватил
в новую жизнь
из старой. Словно
в подтверждение,
добела раскаленная
стрела молнии
ударила в нескольких
метрах от них
с Гримом. Пес
испуганно
взвыл, присел
на задние лапы,
а Арсений, запрокинув
лицо к небу,
рассмеялся.
Смех тут же
утонул в раскате
грома, но
отчаянно-радостное
чувство, рожденное
грозой, никуда
не ушло, вслед
за дождевой
водой пропитало
его с ног до
головы.
Дом
тонул в грозовом
мареве. Ярко
и жизнеутверждающе
светились лишь
окна гостиной,
да на втором
этаже скорее
угадывался,
чем был виден
свет от ночника.
Они наблюдали
за ним. Обе. Бабка
и внучка.
Первая
не таясь, вторая
прячась в полумраке
своей комнаты.
Прежде
чем отправиться
в парк, Арсений
подошел к джипу.
Флейта лежала
там, где Крысолов
ее и оставил,
— на заднем
сиденье. Жалко
брать ее в такой
дождь, но по-другому,
похоже, никак.
Он, конечно,
попробует
сначала просто
осмотреться,
но что-то подсказывает
ему, что если
и бродит в округе
призрак, то так
просто он на
огонек не заглянет,
нужно официальное
приглашение.
В
парке хозяйничала
буря: ветер
гнал по дорожкам
сорванные
листья и невесть
откуда взявшийся
мусор, деревья
гнулись едва
не до земли,
стонали и
поскрипывали,
дождь лил сплошной
стеной, заполняя
собой все, что
только можно
было заполнить.
Красота!
Грим,
спущенный с
поводка, тут
же слился с
чернотой. Теперь
Арсений его
не видел и не
слышал, но не
переживал за
друга. Грим не
пропадет, он
умный, куда
умнее некоторых
прямоходящих.
Надо только
подождать,
когда пес вернется.
Грима
не было долго,
наверное, парк
и в самом деле
очень большой.
Уже привычный
к внезапному
появлению
своего пса,
Арсений все
равно испуганно
вздрогнул,
когда из темноты
на него свалилась
шестидесятикилограммовая
туша. Здоровенные
лапищи заскользили
по куртке, оставляя
на ней грязные
следы, а мокрой
щеки коснулся
шершавый и
горячий язык.
—
Грим,
фу! — Арсений
не без усилий
оттолкнул от
себя пса, успокаивающе
погладил по
голове. — Вроде
бы серьезная
поисковая
собака, а ведешь
себя как щенок.
Нашел что-нибудь
интересное?
Грим
мягко, но многозначительно
сжал челюсти
на его запястье,
потянул за
собой. Значит,
нашел.
Наверное,
до того места,
к которому вел
его пес, можно
было добраться
куда более
удобной дорогой,
но вошедший
в охотничий
азарт Грим не
искал легких
путей, пер напролом
— по цветочным
клумбам, сквозь
мокрые кусты.
Останавливать
его сейчас,
когда он взял
след, было
бесполезно,
оставалось
послушно бежать
следом, оскальзываясь
и чертыхаясь,
из последних
сил стараясь
не упасть.
Эта
сумасшедшая
гонка закончилась
внезапно. Не
успевший
сориентироваться
Арсений все-таки
упал. Ладони
сначала заскользили
по мокрой траве,
а потом уперлись
в каменные
ступени, над
ухом тихо рыкнул
Грим. Еще не
отойдя от внезапного
падения, не
поднимая головы
и не оглядываясь
по сторонам,
Арсений уже
знал, где оказался.
То самое шестое
чувство, которое
он уже давно
привык считать
своим рабочим
инструментом,
сначала холодной
змеей проползло
по спине, а потом
камнем упало
на дно желудка.
—
Приплыли,
— сказал он,
поднимаясь
на ноги.
Павильон
был большим,
гораздо более
массивным, чем
казался издали.
В коротком
сполохе молнии
Арсению почудилось
в нем что-то
неправильное,
больше подходящее
склепу, чем
парковому
павильону.
Наваждение
развеялось,
стоило лишь
обойти строение
по периметру.
Восьмигранная
форма, куполообразная
крыша, изящные
ионические
колонны, пространство
между которыми
заполнено
пустотой. Впрочем,
это
только на первый
взгляд —
пустотой.
Протянутая
ладонь легла
на прохладную
гладь стекла.
Павильон при
своей кажущейся
ажурности и
невесомости
был
надежно
защищен от
непогоды. Арсений
прижался лбом
к стеклу, пытаясь
разглядеть
хоть что-нибудь
внутри. Ничего
—
только
густая темнота,
гораздо более
густая, чем
тут, снаружи.
Молния
вспыхнула за
спиной за мгновение
до громового
раската, и Арсений,
ко всему привыкший
и ко всему готовый
Крысолов, испуганно
вскрикнул.
По
ту
сторону
стекла стояла
женщина... Белые
одежды, уложенные
в высокую прическу
волосы, протянутые
в просительном
жесте руки,
тоска в мертвых
глазах. Боженька
святы! Так это
же она... Вернее,
одна из них...
Темнота
снова набросила
на павильон
непроницаемое
покрывало, но
мертвая муза
до сих
пор
стояла перед
внутренним
взором Арсения,
тянула тонкие
руки, глядела
с мольбой и
укором. Неважно,
был Савва Стрельников
мистиком или
злодеем,
гением он был
однозначно.
Потому что
только рука
гения
могла создать
такую совершенную
и такую убийственную
красоту.
Творец,
1920 год (Эрато и
Эвтерпа)
Она
вошла в его
жизнь почти
сразу же вслед
за Амели. Адели
— затерянная
на задворках
Парижа сестра-близнец.
Та же плавность
и текучесть
линий, те же
черные волосы,
тот же профиль
и разворот
головы. Адели,
такая похожая
и одновременно
такая особенная!
В ней было то,
чего Бог не дал
Амели. Страсть,
жадная, все на
своем пути
сметающая жажда
жизни, любви,
приключений.
Искра, способная
сжечь дотла
весь Монпарнас.
С робкой и покорной
Амели их роднило
только одно
— любовь
к красному.
Мертвая роза
— в
волосах одной,
гранатовый
браслет — на
запястье другой.
Пока гранатовый,
а скоро непременно
рубиновый! Так
она утверждала.
Она, дешевая
певичка из
дешевого кабаре,
ценила себя
дороже кокоток
высшего света,
она верила, что
Фортуна непременно
им улыбнется.
