— Ага,
я уже заметила,
— Марта резко
встала, — вы
тут все малость
с придурью!
*****
Кофе
горчил. От этой
почти хинной
горечи не спасали
ни три ложки
сахара, ни плитка
швейцарского
шоколада. Ната
оставила чашку,
поймав настороженный
взгляд домработницы
Зинаиды, раздраженно
взмахнула
рукой.
— Иди
уж! Что стала?
— сказала нарочито
строго.
В
том, что проблемы
не в кофе, а в
ней самой, Ната
знала как никто
другой, но прислугу
привыкла держать
в строгости.
Впрочем, Зинаида
за тридцать
лет верной
службы все
хозяйские
странности
выучила наизусть,
потому на строгость
не обижалась,
позволяла себе
с Натой такое,
что не всякий
из домочадцев
мог позволить.
— Так
нешто невкусно,
Ната Павловна?
— Круглое, побитое
оспинами лицо
Зинаиды сморщилось,
пошло складочками.
— Так, может, я
чайку заварю
— липового, как
вы любите? А,
Ната Павловна?
Или, может, сливочек
в кофей добавить
для вкусу?
—
Господи,
Зинаида, какие
сливочки?! —
Ната достала
из серебряного
портсигара
сигарету, щелкнула
зажигалкой.
— Пепельницу
лучше подай!
—
Доктор
вас, Ната Павловна,
предупреждал,
чтоб курили
поменьше. —
Зинаида бухнула
на стол хрустальную
пепельницу,
неодобрительно
покосилась
на сигарету.
— А вы что? Все
смолите и смолите,
что тот паровоз!
—
Зинаида!
— Ната хлопнула
ладонью по
столу с такой
силой, что серебряная
ложечка на
тончайшем
фарфоровом
блюдце тихо
звякнула. —
Зинаида, ты
домработница
или нянька моя?
— спросила она
уже спокойнее.
— Так
если ж вы, Ната
Павловна, словно
дитя малое,
если ж предписания
не выполняете,
— засопела
Зинаида. — А
кто вам еще в
этом доме правду
скажет? Вы ж
тут всех в черном
теле... — она
испуганно
ойкнула, прикусила
язык.
— Ну,
договаривай,
раз уж начала.
— Ната с наслаждением
затянулась
сигаретой. —
Кого это я тут
в черном теле
держу? Ты говори-говори,
а то ж мне в этом
доме, кроме
тебя, никто
правды не скажет.
Прежде
чем ответить,
Зинаида поправила
и без того
расставленные
в идеальном
порядке столовые
приборы, посопела
многозначительно.
— А
вот и скажу! —
заявила с отчаянной
решительностью.
— Хоть режьте
меня, Ната Павловна,
хоть вешайте,
а с Марточкой
вы несправедливо
обходитесь.
Она ж вам единственная
родная кровиночка,
а вы
с ней
хуже, чем с
прислугой. Вон
Эдик, шалопут,
на прошлой
неделе машину
разбил! А вы
что же? А вы
ему
сразу денег
на ремонт! Анастасия
мечется все,
себя ищет, понимаешь
ли! То ей Париж,
то Лондон! То
ей живопись,
то дизайн! Она,
видите ли, натура
тонкая! А Верочка?
Верочка наша
то с одним ухажером,
то с другим!
Для мужского
журнала, я слыхала,
в голом виде
снялась. — Зинаида
строго поджала
губы, сложила
на груди пухлые
руки.
— Ну,
скажем, не в
голом, а в полуобнаженном.
— Ната стряхнула
с сигареты
пепел, бросила
быстрый взгляд
на часы. Время
у нее есть, до
назначенной
встречи еще
целый час. Можно
собраться с
мыслями, еще
раз прокрутить
в голове то,
что она собирается
сказать Крысолову,
но и Зинаиду
послушать будет
не лишним, она
иногда очень
толково рассуждает.
— Опять же, у
Верочки фигура
такая, что ее
не грех показать.
Это мы с тобой,
Зинаида, старые
кошелки, а ей
сам бог велел.
—
Скажете
тоже — кошелки!
— Непонятно,
за себя или за
них обеих обиделась
домработница.
— Вы, Ната Павловна,
хоть и в годах,
а до сих пор
красавица
такая, что глаз
не отвести.
Вот
она — простота
в первозданном
ее проявлении!
Красавица в
годах! Да, в годах,
а еще в инвалидной
коляске...
Только
вы меня не путайте,
— спохватилась
Зинаида, — я не
про то сейчас.
— А
про что же? —
Ната подъехала
к настежь
распахнутому
французскому
окну, полной
грудью вдохнула
густой, терпко
пахнущий травами
воздух. Гроза
будет. На небе
еще ни облачка,
но Ната знает
наверняка,
грозу она научилась
предчувствовать
еще с детства.
Может, потому
до сих пор и
жива, что всегда
знает наперед,
когда гром
грянет...
— А
все про то же!
Илья, когда
проворовался...
—
Зинаида!
— Ната нахмурилась.
— Илья не проворовался,
ему попался
недобросовестный
партнер.
— Ага,
пятый партнер,
и снова недобросовестный!
— парировала
Зинаида. — И вы
его в пятый раз
выручили.
—
Больше
не стану, — пообещала
Ната, наблюдая,
как закатное
солнце золотит
стены паркового
павильона. —
Ты меня знаешь.
— Так
вот в том-то и
дело, что я вас
знаю, Ната Павловна!
— Зинаида покосилась
на дверь, перешла
на жаркий шепот:
— У вас шесть
внуков...
— Уже
пять. — Сердце
больно кольнуло,
а во рту снова
стало горько,
только на сей
раз не от кофе,
а от сигареты.
— Максима больше
нет...
Зинаид,
уже вошедшая
в раж, замерла,
часто-часто
заморгала
белесыми ресницами,
зашептала себе
под нос что-то
непонятное
— то ли молитву,
то ли проклятье.
— Что?
— повысила
голос Ната. —
Знаешь ведь,
не люблю я эти
причитания.
Все, нет Максима!
Умер! — Сердце
снова сжалось,
колкой болью
заставляя снова
вспомнить то,
что из памяти
уже никогда
не вытравить.
Раннее утро,
сонный парк
и испуганный
крик Зинаиды...
Максим повесился.
Привязал веревку
к перилам, набросил
петлю на шею
и спрыгнул со
смотровой
площадки. Максим,
самый странный,
самый отчаянный
и самый талантливый
из ее внуков,
он был почти
таким же любимым,
как Марта. Был...
— Чем причитать,
лучше портсигар
подай.
—
Земля
ему пухом. —
Зинаида перекрестилась
и тут же неодобрительно
покачала головой:
— А доктор говорил...
—
Зинаида!
— Сердце чуть
отпустило,
ровно настолько,
чтобы можно
было сделать
вдох. — Я сама
себе доктор,
а ты пока еще
моя домработница,
а не личный
советник. Давай
портсигар! И
пепельницу
уж заодно.
Эх,
обманывали
ее органы чувств:
горчило не кофе
и не сигареты,
горечью
выкристаллизовывались
душевная смута
и страх. Копились
из года в год,
почти никак
себя не проявляли,
а теперь вот
травят...
—
Максим
сам себя сгубил.
— Зинаида взяла
со стола пепельницу.
Наркотиками
этими треклятыми.
Может,
сам, а может, и
не сам... Ната
щелкнула зажигалкой,
прикуривая,
взмахнула
рукой, отгоняя
от лица облачко
дыма.
—
Жалеете
его, Ната Павловна?
— Домработница
застыла с зажатой
в руке пепельницей,
посмотрела
жалостливо
и настойчиво
одновременно.
—
Жалею,
— Ната кивнула,
забрала пепельницу,
пристроила
у себя на коленях.
— Я их всех жалею.
— Так
уж и всех? — Зинаида
покачала головой.
— А отчего ж вы
с Мартой тогда
так неласково,
Ната Павловна?
Знаю, вы их всех
вырастили, они
вам все как
родные, но Марта-то
родная на самом
деле, по крови
родная.
