— Хоть всю жизнь.
— Ты меня любишь?
— Черт возьми. Конечно, да. Нет, это слишком слабое слово.
— Поклянись.
— Клянусь нашим будущим ребенком.
— Поклянись лучше своей диссертацией.
— Клянусь диссертацией…
Елена вытащила руку из его брюк, отодвинулась и сняла со стены трубку местного телефона.
— Русланчик, — сказала она, пока Борис Борисович торопливо застегивался. — Мама просила вам передать, что мы очень заняты, у нас очень срочная работа… нет, она сейчас не может оторваться, она позже с вами поговорит… да, работа долгая… просила, чтобы вы все звонки заворачивали, она потом разберется… и еще. У нас тут Борис Борисович, помогает нам. Мама подтверждает свое распоряжение насчет него. Не выпускать ни в коем случае, что бы он вам ни говорил… Да, чуть не забыла. Тут ко мне должны прийти два молодых человека, вы их не обижайте. Конечно, мама в курсе. Она вам потом сама все скажет и прикажет…
Разговор закончился.
— Вот так, Борька, — улыбнулась Елена гостю. — Руслан в курсе наших дел, мать его взяла в долю. Назад пути нет, что бы ты сейчас ни решил.
— А что решать-то?
Азарт и алчность вытеснили страх.
— На чьей ты стороне во время дворцового переворота.
— Так это дворцовый переворот?
— Как видишь.
Борис Борисович глубоко вдохнул и шумно выдохнул.
— Что надо делать? — спросил он.
Словно в холодную воду нырнул.
55.
Инструменты лежали в сухожаром шкафу — еще с ночи. Как в термостате. Елена перед сном выключила обработку, но биксы не вынула. И вот теперь ими занимался Борис Борисович: вынимал, осматривал, раскладывал… Гувернер выполнял функции ассистента; впрочем, ни на что другое он пока не годился, нервничал слишком. А Елена сегодня была главной в операционной. Впервые в карьере.
— А это обязательно? — в который раз спросил ассистент.
— Первым делом — обездвижить и деморализовать, — терпеливо повторила Елена. — Она сама так пациентов ломает. Ты же видел — там, в палате.
— Да уж видел.
— Обездвижить навсегда, сечешь фишку? Парализовать волю.
— Как-то это странно… работодательницу. А тебе она вообще — родная мать…
Он посмотрел на Эвглену Теодоровну, распластанную на операционном столе, и сразу отвел взгляд.
— Мать? — изумилась Елена. — ЭТО?! Протри глаза! А фотки, думаешь, кто твоей жене послал? Работодательницу ему жалко!
— Да не жалко мне. Просто…
— Что, потряхивает?
— Есть немного, — признался он. — Руки как будто чужие.
— Ничего, обвыкнешь…
* * *
…Лампы давно разогрелись, халаты и стерильные перчатки были надеты.
На икру наложен жгут — чтобы избежать кровотечения. Операционное поле, то есть кожа на лодыжке, стерилизовано (спиртом, затем йодом и снова спиртом, чтобы снять йод). Конечность обложена стерильными простынями.
Время пилить…
Пациентка очнулась, как только Елена сделала разрез, — пришла в сознание намного раньше положенного ей срока. Застонала, шевельнулась.
— Ремни потуже, — скомандовала юная хирургиня. — Зажим, быстро. И колени держи.
Ампутировали стопу. Раздевать Эвглену Теодоровну по этому поводу не стали, только оголили ноги.
— Я же предупреждал, фармакологическое связывание — это не наркоз, — сказал Борис Борисович нервно. — Надо закись азота давать. Для начала.
— Я сказала — зафиксируй ее!
— Я в перчатках!
— Переоденешь!
— Ох, как же это все неправильно, непрофессионально, грязно…
— Цыц! Критик хренов. Еще зажим!
Женщина на столе попыталась открыть глаза. Веки не слушались, взгляд был мутен.
— Не надо… закись азота… — отчетливо прошептала она.
— З-зараза, — произнесла Елена. — Сосуды сочатся… — Затем громко: — Мама, как ты себя чувствуешь?
— Тошнит… Не надо наркоз. Делай местную анестезию.
— А выдержишь?
Эвглена Теодоровна не ответила. Грудь ее размеренно поднималась и опускалась, глаза были закрыты.
— Опять заснула, что ли? — удивилась Елена. — Ладно, местную, так местную…
Спешно обкололи ногу новокаином. Потом молча ждали. Борис Борисович заменил перчатки; руки его тряслись. Елене показалось, мало дали новокаина, — еще добавили. Потом она осторожно потянула кожу в месте будущего распила…
— Больше, больше оттягивай… — прошептала мать, не открывая глаз. — Четыре-пять сантиметров… минимум… Кожа на культе должна остаться лишней…
— Знаю.
— У нее чувствительность и так была потеряна, — сказал Борис Борисович срывающимся голосом. — Плюс новокаин. Думаю, все в порядке.
Он был сильно возбужден.
Елена зажала сосуды, вытянула и отсекла сухожилия, то же проделала с нервами. Завернула вверх мышцы — как рукав. Теперь — пилить кость. Кортикальный слой плотный, но внутри полость, там легче …
Елена счастливо улыбалась.
Когда она сняла надкостницу и опустила мышцы, Эвглена Теодоровна опять напомнила о себе:
— Не забудь… сосуды перевязать…
— Не забуду.
— А зашивай кетгутом… не жалей…
— Для матери ничего не жалко.
Операция близилась к завершению: в полость раны вводились антибиотики, зашивались мышцы и кожа.
— И трубочку поставь…
— Да что ж ты все подсказываешь?! — восстала Елена. — Не подсказывай! А то я сама не знаю, что делать!
Она оставила в ране резиновую трубочку, выведя конец наружу — чтоб избежать скопления жидкости и нагноения.
— Ну, вот и все, — буднично сообщила она.
Содрала перчатки. Аккуратно уложила отсеченную ступню в контейнер. Кивнула Борису Борисовичу:
— Накладывай повязку.
Затем отошла к окну и застыла, изучая взглядом бульвар… Ассистент некоторое время смотрел на нее — с восхищением и ужасом.
Она вытащила из-под халата мобильник и вызвала чей-то номер.
— Вадим? — сказала она в трубку. — Ну что, можете приезжать. Да, оба. Были, были затруднения, но… Устранены. Хирургическим путем, — она засмеялась. — Так что у нас день открытых дверей. Я тебя тоже…
— Кому звонила? — поинтересовался Борис Борисович, возясь с бинтами.
— Одному посреднику, которого эта медуза сдуру отшила. Скоро познакомлю.
