— Елена… — позвала мать.
— Ау.
— Как же так… Елена? Как это все случилось?
— Меня зовут Эвглена, — отозвалась дочь. — Эв-гле-на.
56.
— Что это за человек — там, в палате? — спросил Борис Борисович.
— Который?
— Ну, такой… со слегка отталкивающей внешностью.
— Муж матери, — сказала Елена. — Мой отчим. Хороший, кстати, мужик.
— А чего он такой… неполный? Если хотели обездвижить, достаточно ногу. Ну, еще кисти.
— Мужик немножко сдвинутый, в смысле, психически. Сам себе портит конечности, их приходится ампутировать. Болезнь даже такая есть…
— Аутоапотменофилия, — кивнул Борис Борисович. — Навязчивое желание перенести ампутацию.
— Вот-вот…
Кажется, поверил. Гувернер теперь во что угодно готов был поверить: критика съехала до нуля.
Но можно ли верить ему, подумала Елена. Прагматик-то он прагматик, все сделает ради денег (ради денег моей матери) либо от страха. Либо от того и от другого в сумме. Но… Кто-то же убил мента и тетю Тому, кто-то превратил китайца в растение? Борьку надо проверить.
И проверим! Не зря же я затащила его сюда…
Сидели на материной кровати — в будуаре, ясное дело. В том самом месте, где обычно заканчивается любовь и начинается бизнес. Елена сказала после операции, что ей срочно необходимо расслабиться, а Борька намека не понял, все допытывался, когда же они возьмутся за следующего пациента. Ему было все равно, кого потрошить, хоть Сергея, хоть музыканта, лишь бы скорей, лишь бы по-настоящему, — в глазах огонь, в руках зуд, — вошел во вкус, интеллигент! Елена заявила, что смертельно устала, однако Борька снова ничего не понял, принялся выспрашивать про эту штуку с крышкой, в которую она положила отрезанный от матери кусок, и даже задал совершенно неуместный вопрос: зачем сохранять человеческие фрагменты, непригодные для целей трансплантологии, — и тогда она закрыла его рот поцелуем…
Елена уронила партнера на подушки и села на него сверху.
— Да что мы о всякой херне? — крикнула она. — Требую релакс!
— Психичка! — сказал он, притягивая ее к себе. — Будет тебе релакс, будет тебе стимуляция эндогенных
[16]
психотропов…
Она дала ему время разгореться и воспылать. Позволила его рукам лазить, где вздумается. Но едва лишь он попытался снять с нее футболку — вырвалась, спрыгнула на пол и полезла в туалетный столик.
— Ты чего?
— Эндогенных мало, — пояснила она, вытаскивая ящички. — Требую чего-нибудь экзогенного.
[17]
— Выпивку ищешь?
— Нет, не выпивку.
— А что?
— А вот это, — показала она ампулу. — Чтобы закрепить наш союз.
Кетамин.
Борис Борисович рывком сел.
— С ума сошла? Я колоться не буду!
— Кто тебя заставляет колоться? Не надо колоться. Мама один фокус знает… — Елена достала закопченную ложку и зажигалку, — …мне однажды показала. — Надломила ампулу и заполнила ложку раствором. — Смотри…
Щелкнула зажигалкой, поднесла огонек. Жидкость быстро запузырилась.
— Сейчас все лишнее выпарится. Получим чистейшую, кристальнейшую, безупречнейшую диссоциацию сознания. Знаешь, что такое диссоциация сознания?
— Да побольше тебя. Реальные картинки смешиваются с глюками.
— В данном случае только с приятными. И никакого похмелья.
— Насчет похмелья — спорно. Я только не понимаю, зачем нам это…
— Хочу! — капризно сказала Елена. Она выключила зажигалку. На дне ложки остался белый порошок. — Подождем, пусть остынет, — она положила наркотик перед зеркалом…
И вдруг принялась раздеваться.
Отвлеклась на пару секунд, чтобы расстегнуть Борису Борисовичу брюки и рвануть на нем рубашку. Посыпались пуговицы.
— Давай, давай. Трахнемся с кайфом, вот зачем. Не боись, я пробовала.
— Пробовала? — спросил гувернер потрясенно. — Ты, девочка, даешь…
Разделись быстро. Оба. Он стоял — слегка поплывший, плохо соображающий, что делать дальше. Елена сорвала с постели одеяло:
— Ну ты, каменный! Согрей барышне ложе.
Он неловко полез на кровать. Она взяла ложку с кетамином.
— Остыла кашка? Остыла… Эй, смотри, как надо. — Макнула палец в порошок и промазала себе нос. — Вот ты и нашел свою сказочную принцессу, богатырь. Не отставай, а то улечу одна, без тебя. На!
Он медлил.
— Да бери же!
Он отвел ее руку.
Тогда Елена залезла следом на кровать, встала перед гувернером на колени (соски — точнехонько в его побледневшее лицо), сунула ему под нос ложку и нехорошо спросила:
— Проблема? Трабл?
— Ноу трабл, — попытался он улыбнуться. — Просто…
Она вдруг чихнула, успев отвернуться.
— Просто, ты трус и ханжа. Это первое. Второе — ты мне не доверяешь.
Она осторожно вернула ложку с порошком на туалетный столик, упала на спину, заложив руки за голову, и закончила мысль:
— А если не доверяешь, пошел отсюда на хер. Не ломай кайф, мудила нудный. Нудила мутный…
Молчаливая борьба между страхом и алчностью опять исказила лицо мужчины. Впрочем, длилось это лишь миг.
— Хорошо, — решился он. — Отравимся вместе.
Храбрился, чудак.
— Сиди, я все сделаю, — произнесла Елена с нежностью.
Она самолично обработала его ноздри порошком — чтоб наверняка и без сюрпризов.
Результата ждали, взявшись за руки. Спустя несколько минут Борис Борисович внезапно замер — с опущенными веками. Тут же раскрыл — нет, распахнул глаза и с изумлением оповестил окружающий его мир:
— Я не понимаю! А где прямые углы?
Зрачки в его глазах играли, выплясывая бешеный танец.
— Фантастика! — прошептал он. — Радуга — во всю глубину!
Это был «приход»…
* * *
Елена села по-турецки, поджав ноги, и натянула на плечи одеяло.
Устала. Так мало сделано, столько еще предстоит, а уже устала… Кусок дерьма, уткнувшийся ей в живот, восторженно изрек:
— Влагалище — это мировой океан! И наоборот! Ух, ты! Если падать, то в бесконечность! Марианская впадина…
— Я держу тебя, — отозвалась Елена и зевнула.
— Спасибо, леди. Солнечные блики играют на «барашках» волн. Какие очаровательные бирюзовые кудряшки! Я так и знал, что ты красишься. Надо быстрее. Осторожно, Ленка, двери комкаются. Придержи створки.
