— Не понял…
— Могу на французском. Avant de dire tes serments amourex, il faut mieux apprendre le texte . Опять не понял? Тогда на английском: Before making a declaration of love, learn the script properly .
[19]
Борис Борисович непроизвольно поморщился:
— Лучше так: Before swearing in love, learn the script properly .
— А мне нравится первый вариант, — бросила Елена, выходя из будуара.
Вернулась она со шприцем.
— Что это? — аспирант опять задергался, изо всех сил пытаясь вырваться.
— Сомбревинчик.
— Ты же обещала! Ты обещала, дрянь!
— Я тебя обманула. Ты меня вон сколько раз за год обманывал, а я тебя — всего один раз…
Пока Балакирев держал его руку, она вкатила наркоз в вену.
— Теперь в потрошильню? — спросил Балакирев.
Обмякшее тело освободили и погрузили на каталку.
— Добро пожаловать в новую пищевую цепочку, — сказал посерьезневший Стрептоцид.
* * *
…Дворцовый переворот завершился, подумал Саврасов, спешно срывая гарнитуру и рассовывая подслушивающую аппаратуру по карманам.
58.
Пока эта компания нелюдей режет и пилит чужую плоть, превращая людей в человечину, я решаю наконец пообщаться со своей супругой.
Она давно уже очухалась; но в себе ли она? Непросто удержать разум на таких виражах судьбы — кому как не мне это знать. Она лежит неподвижно. Под тремя капельницами сразу: противошоковая терапия в полный рост (заботливая дочь подстраховалась). Свободная рука пристегнута к кровати, как и положено новеньким. Со мной разговаривать не пытается, хоть наши койки и соседствуют. Смотрит в потолок…
Я смотрю на нее. И одна-единственная мысль скачет в моей раскаленной голове, как мячик в тесной комнате: дождался! ДОЖДАЛСЯ!!!
— Все еще тошнит? — спрашиваю ее.
— Не тошнит, — отвечает Эвглена. — Просто тошно.
Монотонный, заторможенный голос.
— Тошнит, тошно… Эвочка, мой глаз оттенки дерьма не различает.
— Надо было тебе первым делом язык отрезать, а уже потом все остальное.
— Язык? Это почему?
— Отстань.
— Как тете Томе?
— Тамара сама себе отрезала язык.
— Зачем?
— Чтобы я ей поверила. И я ей тогда поверила.
— О, какие у вас тут страсти были. А мой-то тебе зачем?
— Я знаю, это ты настроил Ленку против меня. Свернул девчонке мозги. Потом натравил меня на ее парня… Боже, только сейчас догадалась… только сейчас…
— Жаль.
— Жаль? Чего?
— Что ты догадалась. Я мечтал, как рассказываю тебе об этом. Как ты вдруг понимаешь, что запеленатая тобой добыча тебя укусила, и этот укус смертелен, что никакая ты больше не паучиха, а такая же муха, как все мы тут, и никто тебя не хватится, и жизнь закончена, хоть страх и гонит мысли по извилинам, а сердце — кровь по жилам…
— Хватит, Саврасов, — сказала Купчиха, повернула голову и посмотрела на меня. — Убей меня, Саврасов.
— К…как?
— Как хочешь. На твое усмотрение.
Вот это поворот! Вот уж вираж, так вираж!
Убить ее?
Сползаю с кровати. Встаю перед Эвгленой. Наши головы — почти на одном уровне. Убить ее… Почему нет?
— Ты серьезно?
— Это твой час. Закончи свое торжество красиво, ты же художник.
— Я кузнец.
— Вот именно.
— Я не убийца, в отличие от тебя.
— Дай мне руку, Саврасов… (Я выполняю ее просьбу. ) Страшная ручища. Как я любила ее… все эти месяцы…
— Все эти месяцы ты меня медленно укорачивала. Твое чувство прекрасного дорого мне стоило.
— Эту великолепную руку я бы ни за что не тронула. (Она кладет мою пятерню себе на шею. ) Знаешь, я ведь решила остановиться и больше не менять мужей. Ты был в безопасности, ты меня полностью устраивал. Жаль, не нашла времени сказать тебе это… Ну же. Сожми пальцы.
Шея ее тонка, горяча и подвижна. В артерии отчаянно бьется пульс. Сжать пальцы — как просто… Или лучше подушкой? Чтобы никаких следов. Елена подумает — последствия шока. Психогенная асфиксия, судороги гортани…
— А видеокамера? — напоминаю. — Ведется запись.
— Система испорчена. После случая с Сергеем я психанула, стукнула по пульту.
— Да, горяча ты, матушка… Что ж, признаюсь и я тебе. Ты права с Еленой, она была моим единственным шансом. Она — ваше слабое место, девочки. Дети и невротики всегда сравнивают себя с кем-то, пусть даже не отдают себе в этом отчет. Она, естественно, всю жизнь сравнивала себя с тобой. Посеять в ней сомнения оказалось так просто, что даже неинтересно рассказывать.
— Как ты завоевал мою дикарку?
— «Елена Прекрасная, я восхищаюсь твоими нежными и в то же время очень умелыми руками»… в таком ключе. Сироп. Твоя дочь падка на лесть, как и все вы, бабы.
— Это да.
— Оставалось мне только закрепить негатив позитивом и навесить на тебя побольше обидных ярлыков… Короче, я не о том хотел сказать. Ты, Эвочка, создала в доме идеальную атмосферу унижения и постоянно подпитывала ее. Так что без твоей помощи я бы не справился. Спасибо тебе за это — как матери и как боссу.
— Много говоришь, Саврасов, — шепчет Эвглена. — Где твоя ненависть?
И правда, что со мной? Чего я жду? Завершить месть — секундное дело. Если уж справедливость — то по полной…
— Ну же! Ну!
Отчего я убираю руку с ее шеи?
Не могу.
Эвглена беззвучно плачет. Я прижимаюсь лицом к ее обнаженному плечу, я слепо ласкаю ее грудь.
Не могу! Я до сих пор люблю эту женщину.
Адский выползень, утащивший меня в бездну, — как же я тебя ненавидел, пока ты была всесильна! Теперь, когда ты стала беспомощной и жалкой, я все тебе простил.
Ненависть — это форма любви.
И вдруг оказывается, что мои глаза тоже влажны…
59.
Стрептоцид вытащил биксу из сухожарого шкафа и сказал озабоченно:
— Пробник цел. Будем заново стерилизовать или как?
— Зачем заново? — удивилась Елена.
— Инфекцию занесем.
Пробник в биксе — это пузырек с порошком серы. Если сера во время термообработки не расплавилась, значит, инструменты не стерильны и не готовы, значит, есть опасность внести в рану бактерии… Елена развеселилась.
