Внезапные смены его настроения говорят о многом; но главное — помогают ни на миг не терять бдительности.
— Скормил бы собакам.
«Истопник» секунду-другую смотрит на меня оловянными глазами. Смаргивает.
— Я так и сделал. Снял с ее ноги чулок, распустил, вытащил капроновую нить… Если Эвглена не сглупит, собачки порадуются.
— Тетя Тома — ваша мама?
Он непроизвольно поглаживает тело покойной — кончиками пальцев.
— Мама. Любила меня сильно. Я ей первой признался, что жить не могу без анатомии, так она меня не то что не сдала — даже помогала! Еще когда под Лугой жили. Что-то такое сказала ментам, из-за чего в пропаже соседки заподозрили соседкиного мужа. Запретила мне остатки в лес уносить, посоветовала нашей хрюшке потихоньку скармливать… Потом, когда я повзрослел да в город уехал, приводила ко мне с вокзала одиноких квартирантов… и квартиранток, да… а уже здесь, в Москве, чтобы Эвглена позволила ей жить в этом доме, при мне, и ходить за мной, сама себе отрезала язык! Дескать, никому не слова, не сомневайся… Ты ее знал, полурослик?
— Очень добрая была, — говорю нейтрально.
— Именно! Именно добрая! Борька мне то же сказал!
— Гувернер?
— Ну да, когда мы с ним выпили за упокой ее души. Прошлой ночью. Хороший парень, честный. Раздобыл где-то ключи, выпускал меня прогуляться, поохотиться… Если б не он, никто бы мне и не сказал, кто маму… какая тварь…
— Вы уверены, что это был китаец?
— Не умеет Борька врать, у него честные глаза. А я, скажу тебе, жопой лажу чую. Вот тебе, например, насрать и на маму мою, и на то, что я тут из души выковыриваю. Злой ты. У тебя одна мысль на уме, известно, какая. И глаза у тебя — волчьи.
— У меня, кроме глаз, ничего не осталось.
Он издает булькающий звук — и вдруг хохочет.
— Хорошо, хорошо сказал! Вот теперь никакой лажи!
* * *
Следующая секция — нормальная котельная. Помещение с газовой печью, баллонами и всем прочим. То есть Крамской не кокетничал, называя себя истопником. Впрочем, обязанности его, как я подозревал, все-таки несколько шире, чем обогрев особняка в холодную погоду. Основная его задача — избавляться от утилизата, регулярно поступающего со Второго этажа. И пока он, распустив хвост, хвастается, как тут все здорово продумано и обустроено, пока демонстрирует мне кислородную форсунку, позволяющую получать жуткую температуру, пока разъясняет мне довольно хитрую технологию тайного сжигания трупов, я думаю, думаю, думаю… никак не могу выбросить из головы одну его странную фразу…
О какой сковородке он говорил?
Что за сковородка такая стоит между мной и выходом на волю?
…А потом истопник ведет меня обратно (в помещение с тетей Томой и «мулинексом»), — и открывает дверь, оставленную на десерт.
За дверью — здоровенная морозильная камера. Настоящая комната.
На крюке, как говяжья туша, висит Рома Тугашев, незадачливый любовник и мент. Освежеванный, без кожи и безо всех конечностей; лишь голова не тронута. Впрочем, что значит — не тронута? Уши отсутствуют, щеки срезаны. С ребер также снят изрядный кусок плоти…
— Вы… людоед? — наконец до меня доходит.
— Ну, в общем, не без этого, — смущается Крамской.
— И что теперь?
— Ничего. С тобой весело, полурослик.
— А потом? Когда станет не весело?
— Ты повиснешь рядышком. Вон на том крючке.
И ведь повисну, с ужасом понимаю я.
Аппетитный окорок с нашлепкой «Саврасов». Надо же — не собаки, так псих.
Вот тебе и приятного аппетита…
71.
— Какая Эвглена? — напряженно спросил голос в трубке.
— Меня зовут, как и мать. Я дочь Эвглены Теодоровны.
Пауза.
— А кто это такая? — неподдельно удивился голос.
— Что значит — кто?
— Я такую не знаю. Откуда у вас мой номер?
— Мать дала. Эвглена Теодоровна.
— Не понимаю, о ком вы говорите.
Елена мысленно застонала. Она, конечно, допускала, что разговор будет непростым, но не до такой же степени… Стрептоцид, сидящий за рулем, ободряюще улыбнулся ей. Машина была его, и водил он вроде бы прилично, без труда наматывая круги вокруг особняка. Елена звонила по мобильнику из движущегося автомобиля. Мобильник раздобыл Балакирев: вышел на улицу и купил у прохожего, переплатив втрое. Звонить со своего Елена не могла, — как и с обычного, из дому. Уши Виктора Антоновича прорастали всюду; она так и видела эту картину — уши, прорастающие сквозь стены, гигантскими лопухами висящие в воздухе возле дверей и окон… Потому и в машину залезла, чтобы пообщаться с господином Пагодой. Не подставлять же хорошего человека — единственного, к которому можно обратиться за реальной помощью…
— Извините, что звоню так поздно, — терпеливо сказала она. — Да еще напрямую. Я в курсе, какая у вас с моей мамой договоренность насчет связи, но у нас чрезвычайные обстоятельства. Я очень прошу вас о личной встрече. Как можно скорей. Поверьте.
— Девушка, — сказал господин Пагода, — я вас совершенно не понимаю. Ни одного слова.
Елена растерялась. Человек осторожничает, и это, наверное, правильно, но ведь он должен, должен узнать о произошедших изменениях!
— Муж Эвглены Теодоровны взбрыкнул, серьезно ранил мою мать, — торопливо принялась она докладывать обстановку. — Я ее прооперировала, все в порядке, но мать пока не может вести дела и даже разговаривать. Я временно за нее. И я, вернее, мы, — мы гарантируем бесперебойную работу фирмы…
— Не понимаю, о чем вы говорите, — перебил ее собеседник. — Какой муж, какая фирма? Простите, я вынужден закончить этот странный разговор.
— Проблема с мужем решена, — в отчаянии бросила Елена. — Но он вывел из строя обоих менеджеров, которых приставил к нам известный вам генерал. Один, к счастью, жив, с ним надо что-то решать, лучше всего забрать поскорее. А второго — совсем. Теперь понимаете? Второй пошел на «игрушки»…
Тут господин Пагода не выдержал, что-то нервно вскрикнул и отсоединился.
Елена попыталась дозвониться сызнова. Раз за разом вызывала телефонный номер — без толку. Абонент стал недоступен: очевидно, выключил свой мобильник.
Она в ярости заколотила кулаками по торпеде.
Вот тебе и Пагода! Трус и предатель!
Пока возвращались домой, она повторяла лишь одно слово:
— Каз-зел… каз-зел…
72.
Как сжечь труп у себя в особняке, в центре Москвы, и при этом не «засветиться»?
Поскольку тело содержит огромное количество воды, в том числе химически связанной, то при высоких температурах эта химически связанная вода определит свойства дымовых газов — они будут жирными, вонючими, липкими. Можно провести эксперимент — сжечь сырую, вяленую и сухую рыбу. Лучше всего сгорит сухая. При этом она будет давать свет и тепло. Таким образом, вывод очевиден: труп необходимо вначале высушить, а уж потом сжигать. В газовой печи, дооснащенной необходимым оборудованием (дополнительной форсункой), это сделать несложно.
