Елена громко хмыкнула. Теперь все посмотрели на нее.
Хотя, с другой стороны, мать-то резала мужей — и нормально…
А Виктор Антонович сущую правду говорил насчет взаимоотношений полов. Все они, самцы, — это корм. Елена подмигнула Балакиреву (тот расцвел), куснула ватрушку и запила остывшим чаем.
— …Я не такой, — подытожил Неживой. — Я никому не отдам своего. Для меня высшая ценность — я сам. И этим я всегда ставил женщин в тупик. Они ждут от меня привычного поведения, стереотипной жертвенности, и потому обижаются. Они думают, я их ненавижу. Глупость. Я просто понимаю систему этих вампирских отношений и не участвую в ней.
— Браво, — Саврасов ему поаплодировал. — Настоящий манифест.
Он поаплодировал символически: соединил пару раз здоровую руку с протезом. Жутковатого вида был протез — похоже на руку у Терминатора. Биомеханика, с которой урод пока не очень-то управлялся.
— Жаль, что нет такого трибуна, такого, не побоюсь сказать, мессии, который донес бы до вас, мужиков, эти простые мысли. А то изувечили хороший мир. Вы ничего бабам не должны, когда ж, п-твоить, вы все это поймете… — Неживой обернулся и крикнул: — Эй, пампушка! Еще чаю!..
— Вы не учитываете некое таинство, называемое любовью, — сказал Саврасов.
— Я не знаю, что это такое.
— Другие-то знают. В этом ваша ошибка.
— Я не знаю того, чего нет. Того, что не существует в природе.
— Любовь — не существует?
— Абсолютно так.
— Если вы чего-то не знаете, это не значит, что его нет. Предположим, б О льшая часть женщин и вправду живет по вашим принципам, но из ваших ста процентов нужно вычесть тех, кто любит. Боюсь, вы и вправду не знаете, какими жертвенными могут быть женщины.
— Примеры? — быстро спросил Неживой.
— Да сколько угодно! Возьмем то, что на поверхности. Жена не бросает алкоголика, опустившегося неудачника, зачем-то поддерживает его, хлопочет над ним, хотя, никакого «мяса» и прочих бонусов давно уже не получает. Часто сносит побои, — почему, зачем? Любит. Или, скажем, живет женщина с инвалидом, почему-то не бросает его, обеспечивает, мало того, даже не изменяет. Почему? Любит.
— Ты мне настоящий пример дай, а не то, что в книгах или в кино показывают.
— Про пьяниц и инвалидов — это не кино. В жизни таких случаев полным-полно. Я, знаете, жил на дне, повидал многое.
— И все-таки, мне кажется, ты придумываешь. Эта ваша любовь — химера. В лучшем случае — болезненное проявление какого-нибудь инстинкта.
— Мы с вами никогда не договоримся, Виктор Антонович.
Неживой радостно оскалился:
— Ничего, в главном мы договорились, — он широким жестом изобразил сферу, означавшую, по-видимому, особняк и все с ним связанное.
И в этот момент Елену вытошнило…
Блеванула она роскошно — на себя, на стол, Вадьке перепало. Все вскочили, даже Саврасов дернулся было из своей коляски.
Виктор Антонович Неживой изменился в лице. И так-то он вызывал загрудинный трепет, в том числе когда бывал, как он выражается, благодушен; теперь же стал страшен.
Он все понял.
Он подошел, взял Елену за руку и молча повел прочь из гостиной. Втолкнул в кабинет, закрыл дверь и спросил:
— Токсикоз?
Она промолчала.
— Ты же предохранялась!
Молчала.
— Как это вышло?
— Не знаю.
— Врешь, дура! Колись, как ты это провернула?!
Некоторое время молчали оба. Елена не собиралась «колоться».
— Сделаешь аборт, — вынес Виктор Антонович свое решение…
Саврасов тем временем отъехал на коляске от стола и порулил к лестнице — к спуску в подвал. Да Винчи тут же встал и пошлепал за ним. Вниз по ступенькам был проложен специальный пандус для коляски — как, к слову сказать, и на крыльце при выходе из дома… Дверей в подвале не было — вообще. Что стальных, что каких-то еще. Двери были демонтированы и вынесены, включая решетку, преграждавшую когда-то путь вниз. Причина проста: Саврасов боялся, что его закроют, никак не мог избавиться от этого параноидального страха, — вот и подстраховался…
Он спустился к себе. Его никак не волновало то, что происходило между незаконнорожденной дочерью монстра и самим монстром.
Балакирев, посерев и позеленев одновременно, сверлил взглядом дверь кабинета. Он тоже все понял…
* * *
…Спускаться вниз Елене не хотелось. Вадим ушел, она осталась. Стояла у окна операционной, смотрела на улицу. Было раннее субботнее утро: в школу сегодня не надо. Тяжко, конечно, совмещать учебу и работу, но это, в конце концов — ее выбор.
Очередной «аккорд» позади. Руки тяжелые, голова тяжелая…
Вадим показал себя хорошим ассистентом: он потрясающе быстро обучается, с каждой новой операцией все меньше и меньше раздражает хирурга, то есть ее, Елену. А она теперь в операционной главная. И они вдвоем пока справляются. Это фантастично, невероятно, но — справляются. Мать бы ею гордилась. И Стрептоцид ободрил бы, сказал бы что-нибудь юморное, черненькое, в своем духе… Стрептоцида нет. До сих пор его жалко, отличника. Унесли в подвал, к печке, — еще в тот день, благо далеко нести не пришлось. Занимался трупом Саврасов, искрошил и сжег. Елена с Вадимом не смотрели на это действо, слишком тяжело им было. Проводили товарища заочно (Елена тогда впервые в жизни напилась). А для остального мира Стрептоцид пропал без вести.
Вот так уходят друзья.
Вообще, кремацию остатков взял на себя Саврасов, заменив собою Крамского, и, надо сказать, очень хорошо врос в это дело. Он, гад, во все хорошо врастает, за что бы не взялся: и с посредниками общается, и с клиентами, — становится вдруг весь из себя такой представительный, хоть и сидит в коляске… тьфу! И бухгалтерию ведет, приход-расход, счета оплачивает. На что, кстати, уходят деньги? Как и при матери, Елена денег не видит. За нее платит Саврасов. Безотказно, никаких подколов или, там, мыслей вслух, но все равно — «спасибо» за это он не дождется.
На второй этаж ненавидит подниматься, и то счастье. Целыми днями сидит в своем подвале; это когда не общается с клиентами и когда не гуляет с Винчем. Там же, на Нулевом, и ночует.
Такая теперь в мире справедливость: деньги — у Неживого с Саврасовым, а самую грязную работу делают Елена с Вадимом…
— Ширяй! — позвала она. — Иди приберись!
Из каморки, которую когда-то занимала тетя Тома, выполз Ширяй, сильно хромая. Саврасов испортил ему ногу качественно. Если разорванный ахилл у Ильи медленно, но зажил, то здесь случай безнадежный… Елена встретила его в коридоре.
— Там все в дерьме, — показала она на операционную. — Сделаешь?
