Многие исполнители спились, некоторые покончили с собой, почти никто не дожил до пятидесяти. Это были самые засекреченные люди в системе. Даже в семьях никто не знал, чем в действительности заняты их отцы, мужья, сыновья. Официально числились «сотрудниками для особых поручений».
Вот еще несколько имен: Иван Фельдман, бывший латышский пастух Эрнст Мач, уже упомянутый ранее Демьян Семинихин. Один из исполнителей оглох на левое ухо, потому как был левшой.
Жуткой достопримечательностью НКВД был Василий Михайлович Блохин. Если бы не леденящий страх перед этим внешне доброжелательным, со склонностью к полноте, выпивке и бабам человеком, никто из сотрудников руки бы ему не подал. Около тридцати лет Блохин возглавлял комендатуру НКВД—МГБ. Удостоен был звания генерал–майора, получил семь орденов, в том числе Ленина, Отечественной войны 1–й степени (хотя на фронте не был), а также, что уже просто смешно, орден Трудового Красного Знамени. Все исполнители ходили под его командой.
Хоть и был в высоких чинах Василий Михайлович, но черновой работы не чурался, личным примером показывал подчиненным, как надо служить на вверенных им ответственных постах.
Ветераны рассказывали, что в швейной мастерской административно–хозяйственного управления НКВД Блохину сшили по его заказу длинный, до самого пола, широкий кожаный фартук, кожаный картуз и кожаные перчатки с раструбами – чтобы не забрызгивать кровью одежду. Стрелял он исключительно из обыкновенного солдатского (не офицерского – с «самовзводом») нагана, оружия грубого, устаревшего, но абсолютно надежного, по своей конструкции просто не способного дать осечку…
Артузову не дано было пройти через фарс на правосудие, каковым являлись заседания Военной коллегии Верховного суда СССР. Явочным порядком, в нарушение даже тогдашнего, хоть и скверного, но все же официально существовавшего законодательства, всего лишь приказом наркома Ежова была введена новая форма внесудебной расправы, так называемая в особом порядке. Она применялась, как разъяснил Вышинский, в тех случаях, если «характер доказательств виновности обвиняемого не допускает использования их в судебном заседании». Так было узаконено полное, беспредельное беззаконие. Никаких приговоров на самом деле в судебном порядке не выносилось, поэтому родственников жертв к тому же еще и гнусно обманывали: им сообщали, что такой–то Военной коллегией приговорен к десяти годам лишения свободы в дальних лагерях без права переписки.
21 августа 1937 года тройка в составе председателя Военной коллегии Верховного суда СССР армвоенюриста Ульри–ха, заместителя прокурора СССР Григория Рогинского и заместителя наркома НКВД СССР Льва Бельского
{141}
заочно за несколько минут вынесла решение умертвить Артура Хрис–тиановича Артузова и еще шестерых бывших чекистов.
Того же 21 августа на бланке Военной коллегии Верховного суда СССР с государственным гербом, под номером 00166 за подписью председателя Военной коллегии армвоен–юриста Ульриха от руки составлено следующее предписание:
«Коменданту военной коллегии Верховного Суда Союза ССР т. Игнатьеву
Предлагаю немедленно привести в исполнение приговор Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР о расстреле в отношении:
1) Горб Михаила Савельевича
2) Гордона Бориса Моисеевича
3) Карина Федора Яковлевича (он же Крутянский Тодрес Яковлевич)
4) Кононовича Владимира Марковича
5) Лоева Якова Борисовича
6) Штейнбрюк Отто Оттовича
7) Артузова Артура Христиановича Всего в отношении семи осужденных». Подпись, круглая печать с гербом.
Предписание написано чернилами. Против каждой фамилии две галочки карандашом. Их проставил уже исполнитель в подвале Варсонофьевского. Первую галочку – когда принял обреченного, вторую – после того как выстрелил ему в затылок…
«Немедленно» и означало немедленно, то есть того же 21 августа
{142}
. Ссылка на приговор Военной коллегии – фальсификация, она нужна не Ульриху, а коменданту Военной коллегии капитану Игнатьеву – без такой официальной бумаги на бланке он не имел права передавать числившихся за коллегией осужденных исполнителям.
В тот день в Москве было расстреляно тридцать восемь человек! В их числе, как установил автор, кроме семерых названных, были старый агент ИНО Виктор Илинич и бывший комендант Московского Кремля Рудольф Петерсон.
Об этом свидетельствует следующий документ. (Написан чернилами от руки.)
«АКТ
Тридцать восемь (38) трупов нами приняты и преданы кремации.
Комендант Н.К.В.Д.
п. нач. отд–ния первого отдела Г.У.Г.Б.
Акт о кремировании расстрелянных «врагов народа» – в том числе и Артузова
Подписи сделаны простым карандашом. Подобных актов в Центральном архиве ФСБ РФ за подписями Василия Михайловича Блохина и кого–либо из сотрудников первого отдела ГУГБ многие сотни, а то и больше.
Арест Артузова явился страшным ударом для его родных и близких. Тут надо вникнуть в психологию нормального советского человека той эпохи. В конце 1936–го – первой половине 1937 года почти никто не понимал по–настоящему, что происходит в стране. Подавляющее большинство даже образованных людей простодушно верили, что арестовывают действительно врагов народа, изменников, шпионов, диверсантов, террористов. (Трагическая гибель Кирова сыграла в рождении этой слепой веры огромную роль.) Честному же человеку опасаться нечего. «Нет дыма без огня», коли арестовали, значит, есть за что.
Никто всерьез не верил, что такое может случиться с ним, его отцом, ее мужем, их сыном. Когда такое происходило, полагали, что случилась ошибка, что там, в НКВД, скоро разберутся, невиновного отпустят. Что сталинский нарком «быстроглазый Ежов» для того и поставлен на этот пост вождем, чтобы покарать настоящих врагов народа, наказать тех, кто посадил ни за что.
Так, видимо, полагала и жена Артузова Инна Михайловна.
В следственном деле сохранился рвущий сердце человеческий документ – дневник, который в виде писем мужу вела Инна Михайловна, пока не пришли и за ней самой. С наивной хитростью она вставляла в эти неотправленные письма строки, явно рассчитанные на то, что их прочтут те, в чьи руки эти письма непременно попадут. Чужие руки…
«от 23 мая.
Мой любимый, ненаглядный Артуринька!
Сегодня 10 дней (подумай, целых 10 дней), как случилось это несчастье, как наступила для меня сплошная ночь, беспросветная, ни солнышка, ни яркой зелени я не замечаю, и только когда идет дождь, как–то чуточку легче становится. Мой милый, все мои мысли с тобой! И только одно желание, чтобы ты был здоров, чтобы мужественно вынес все. Ведь я не верю, что они не разберутся. Возьму фотографию Ежова, смотрю на его такие прозрачные, чистые глаза и удивляюсь до бесконечности. Ну как он мог поверить, что ты мог что–нибудь плохое сделать? Ему бы надо было беречь тебя, ведь ты самое идеальное существо, лучший партиец, самый чистый, с кристальной душой человек, не сказавший за всю свою жизнь ни слова неправды. Видно, враг силен, если сумел тебя, такого идеального, так оскорбить…
