Страна явно приходила в себя после разрушительной и братоубийственной, в буквальном смысле слова, войны. Гражданские войны братоубийственны по самому определению, отличаются особой жестокостью с обеих сторон, а потому из всех войн являются самыми аморальными. И душевные раны по их окончании не заживают при жизни нескольких поколений.
Шульгин, как и его антагонист (которого он считал союзником) Якушев, более всего на свете опасался анархии, слепого русского бунта, «бессмысленного и беспощадного», ведущего страну к разрухе, обнищанию, утрате веры и в Бога, и в Человека. И он пришел к парадоксальному для белоэмигранта, монархиста и убежденного врага советской власти выводу: а стоит ли начинать новую войну, пробуждать заново в людях звериные инстинкты и устремления? Чтобы этот умиротворенный сегодня народ «разнес последние остатки культуры, которые восстановили неокоммунисты при помощи нэпа»?
К своему крайнему удивлению, Шульгин увидел на прилавке книжного магазина собственную книгу «Дни», выпущенную ленинградским издательством «Прибой», и поразился еще больше, когда узнал, что ее внимательно прочитал Ленин.
После Киева была Москва. 13 января 1926 года Доро–жинский, соблюдая все меры предосторожности, привел Шульгина на квартиру Якушева. Кроме хозяина дома во встрече принял участие генерал Потапов.
Между ними состоялся весьма содержательный разговор. Якушев высказал соображение, что в случае падения власти большевиков может произойти крайне опасная для судьбы страны и народа коренная ломка. Он также снова резко высказался против иностранного вмешательства, тем более вооруженной интервенции, в российские дела. Якушев по–прежнему поддерживал идею просвещенной монархии, и Шульгин в этом вопросе был с ним вполне солидарен.
Потом разговор перешел на личную проблему Шульгина. Василий Витальевич попросил Якушева помочь ему добраться до Винницы, где, по его предположениям, основанным на предсказании Анжелины Сакко, в больнице для душевнобольных находится его сын.
Якушев ответил категорическим отказом:
– В тех краях, уважаемый Василий Витальевич, вас слишком многие хорошо знают в лицо. Арестуют вас, нащупают ниточку и к «Тресту». Не нужно идти на ничем не оправданный риск. К тому же вы не знакомы с советскими реалиями. В лечебницу просто так посторонних не пускают. Ну приедете туда, каким образом начнете наводить справки? Даже если Вениамин там, то вряд ли под своей фамилией. А ваши вопросы могут вызвать у милиции и чекистов внимание к особе товарища Шварца. Город небольшой, там все становится известно за день–два…
– Как же быть? – растерянно спросил Шульгин. Он не задумывался над тем, каким именно образом будет осуществлять поиск.
– Сделаем так, – решительно произнес Якушев. – Мы пошлем в Винницу своего человека. Он отыщет Вениамина, если, разумеется, ваша информация верна. А чтобы Вениамин поверил, что этот человек действительно от вас, напишите ему записку. Закодируйте ее так, чтобы содержание мог понять только ваш сын.
Поразмыслив, Шульгин вынужден был согласиться с доводами Якушева.
Затем Якушев предложил Шульгину временно, пока его человек съездит в Винницу, пожить в Подмосковье на даче – пребывание в гостинице слишком опасно. Конечно, Москва не Киев, где Шульгина знало множество людей, но и в столице может найтись человек, который узнает бывшего депутата Госдумы, тем более что Василий Витальевич сбрил свою «раввинскую» бороду.
Дача была подобрана в районе станции Лосиноостровская, все заботы, связанные с пребыванием там Шульгина, возьмет на себя человек, которого Шульгин впоследствии называл Василием Степановичем
{26}
: «Он был в романовском
{27}
полушубке, в барашковой шапке с наушниками. Ему не было тридцати лет. У него были очень красивые, выразительные глаза, которые я, несомненно, видел где–то. Может быть, не эти самые, но этого рода, племени. И было это племя хорошее».
Василий Степанович и сам жил с женой неподалеку, в получасе ходьбы. Звали супругу Василия Степановича Прасковьей Мироновной, и это имя, по выражению Шульгина, подходило к ней, «как лапти к шелковому чулку».
Много лет спустя, когда надобность в конспирировании отпала, Шульгин так описал Прасковью Мироновну: «По ее карточкам, снятым в молодости, это была хорошенькая женщина, чтобы не сказать красивая. Я ее узнал уже в возрасте увядания, но все–таки кое–что сохранилось в чертах. Она была немного выше среднего роста, с тонкими чертами лица. Испытала очень много, и лицо ее, конечно, носило печать всех испытаний, но женщина была выносливой и энергии совершенно исключительной. Она была помощницей Якушева… Мне приходилось вести откровенные разговоры с Марией Владиславовной. Однажды она мне сказала: „Я старею. Чувствую, что это последние мои силы. В „Трест“ я вложила всё, если это оборвется, я жить не буду“.
Теперь самое время рассказать об этой необычной семейной паре, которая вошла в историю операции как супруги Красноштановы. Они свалились на Артузова как майский снег на голову и с тех пор стали для него хуже непроходящей зубной боли. Формально Красноштановы прибыли как эмиссары РОВС для повседневной связи с руководством «Треста», на самом деле – как соглядатаи Кутепова (ходили слухи, что Красноштанова приходится генералу племянницей).
Красноштанов был поручиком Георгием Радкевичем. Но верховодила у супругов жена, которая к тому же была лет на пять старше мужа – Мария Владиславовна Захарченко–Шульц, сущий дьявол в юбке. Экзальтированная фанатичка Белого движения, она, похоже, мнила себя не то русской Жанной д'Арк, не то по меньшей мере второй «кавалерист–девицей» Надеждой Дуровой.
Мария Владиславовна, урожденная Лысова, была воспитана и получила образование в знаменитом Смольном институте благородных девиц. Замуж вышла за поручика лейб–гвардии Семеновского полка Михно, который умер от ран в первые же месяцы мировой войны. Оставив крохотного ребенка на попечение родственников, Мария Владиславовна сумела пробиться в армию (правда, в отличие от героини Отечественной войны 1812 года Надежды Дуровой, ей не пришлось выдавать себя за мужчину; она вступила вольно–определяющейся в Елисаветградский гусарский полк, не раз ходила в разведку и была награждена двумя Георгиевскими крестами).
После Октября Мария Владиславовна сколотила в Пензенской губернии небольшой отряд и во главе его воевала с большевиками. Потом она очутилась в белой армии, где вторично вышла замуж за ротмистра Захарченко. Этот муж тоже погиб – под Каховкой.
С третьим – без памяти влюбленным в нее Георгием Николаевичем Радкевичем она, по ее собственным словам, обвенчалась «под ракитовым кустом». Иначе говоря, они состояли в гражданском браке. Вдвоем они очутились в эмиграции, вдвоем оказались в близком окружении генерала Ку–тепова и заслужили его полное доверие. С документами на имя четы Шульц Кутепов и послал их за кордон. «Супруги Красноштановы» – это была их совместная конспиративнаяя кличка.
Артузов поручил Красноштановых попечительству Стау–ница. Тот вначале поселил их на своей квартире в Серебряном переулке, затем подобрал для них надежную дачу в Лосиноостровской. Стауниц официально считался казначеем «Треста», ведал в нем всеми техническими и организационными делами. По той же причине Якушев познакомил и Шульгина со Стауницем, назвав последнего «нашим министром финансов». Стауниц Шульгину понравился, и он, в свою очередь, назвал его «мотором», человеком огромной воли и инициативы, соединяющим коммерческие умения с превосходными конспиративными способностями.
