Фомичев вернулся в Варшаву, затем выехал в Париж и обстоятельно доложил о результатах поездки самому Савинкову. В итоге ЛД получила почти официальное приглашение, подтвержденное самим Борисом Викторовичем, выслать своего полномочного представителя в столицу Франции.
Теперь уже не только Менжинский и Артузов, но и лично председатель ОГПУ инструктировали Федорова. Такую встречу – с одним из руководителей всей контрреволюции в его собственном логове – чекисты готовили впервые. Оперативная идея оставалась прежней, поправки вносились с учетом лишь одного, чрезвычайно важного обстоятельства: Федорову предстоял разговор с исключительно умным, обладающим волчьей интуицией, беспощадным врагом.
– Вы знаете, что такое лонжа? – спросил в последний момент Артузов Федорова.
– Слово знакомое, вот только не помню, из какого лексикона, – ответил Андрей Павлович.
– Из циркового. Так называется канатик, который прикрепляется к поясу атлета, выполняющего особо опасный номер на высоте, под куполом. Так вот, вам в Париже придется работать без лонжи. Иначе говоря, без страховки.
Обговорив с Федоровым, в каком костюме тот отправится в командировку, Артузов определил разведчику методы ведения переговоров, да и просто бесед: избегать коротких и категоричных «нет» и «да», но и не сочинять «кроссвордов», собеседникам не подыгрывать, выспрашивать осторожно.
Дождливой июньской ночью Мухин перешел границу. Немного отдохнув на виленской квартире Фомичева, он сразу же выехал вместе с ним в Варшаву, к тамошнему представителю Савинкова, идеологу движения профессору Дмитрию Владимировичу Философову.
Еще после майской поездки в Варшаву вместе с тем же Фомичевым Зекунов информировал Артузова: «Философо–вым получено от Бориса Савинкова письмо, в котором тот писал, что в ближайшее время в связи с обострением международного положения можно надеяться на улучшение материального и финансового положения савинковской группы. На заседании областного комитета в Варшаве было признано необходимым командировать Фомичева и представителя московской организации в Париж для доклада и дальнейших переговоров с самим Савинковым о продолжении работы, для чего представитель организации ожидается в Вильно 3—5 июня 1923 года. С технической стороны поездка в Париж препятствий не встретит, так как шеф (Савинков. – Т. Г.) обещал устроить заграничные паспорта, а Философов немедленно получит визы, так что свидание с Савинковым может состояться числа 12 июня, о чем он будет предупрежден Философовым заранее».
Таким образом, обстановка была просчитана Артузовым абсолютно точно. Встреча Мухина с Савинковым в Париже состоялась, правда, позднее, чем планировалось первоначально.
К сожалению, обострение международного положения для СССР действительно имело место. 8 мая министр иностранных дел Великобритании маркиз Джордж Натаниэл Керзон
{37}
предъявил советскому правительству меморандум, ставший известным в истории международных отношений как «ультиматум Керзона». В категоричной и надменной форме британский министр в кабинете консерваторов потребовал от нашей страны целого ряда уступок империалистическим державам, угрожая в противном случае новой интервенцией. Советское правительство отвергло наглый ультиматум. По всей стране прокатилась волна митингов протеста. Рабочие и крестьяне начали собирать деньги на строительство эскадрильи боевых самолетов. Артузов долго смеялся, купив как–то на углу Лубянки коробок спичек, на этикетке которого был изображен аэроплан с огромным кукишем вместо пропеллера и надписью «Наш ответ Керзону!». Так назвали и эскадрилью.
10 мая, словно эхо лондонского меморандума, прогремели выстрелы в Лозанне: белогвардейский террорист Морис Конради убил полномочного представителя нашей страны в Италии Вацлава Воровского.
Вот какие события омрачили политический горизонт Европы в начале лета 1923 года.
Первая встреча Федорова с Савинковым состоялась на квартире последнего по адресу: рю де Любек, 32. Вторая – через день в дорогом ресторане. Были и другие встречи. На одной из них Мухин познакомился с «министром иностранных дел» при Савинкове Александром Аркадьевичем Дикгофом–Деренталем и его женой Любовью Ефимовной, которая исполняла обязанности секретаря Бориса Викторовича и его любовницы по совместительству.
Как–то на очередную встречу заявился молодой, лет тридцати пяти, блондин мощного телосложения с красивым, но чрезвычайно жестоким лицом. Немалых усилий стоило Андрею Павловичу выдержать его немигающий взгляд. Это был полковник Сергей Эдуардович Павловский, в прошлом офицер 2–го лейб–гусарского Павлоградского полка. Банды Павловского в 1921—1922 годах терроризировали приграничные районы Белоруссии. Павловский отличался безудержной храбростью, собачьей преданностью Савинкову и чудовищной жестокостью.
Савинков подверг Федорова мягкому, вежливому, можно сказать, великосветскому, но тем не менее самому настоящему допросу, с множеством «сюрпризов» – хорошо замаскированных ловушек, которые чередовались с последними французскими анекдотами и ядовитыми характеристиками деятелей белоэмигрантских кругов.
Федоров не попался ни на одну из уловок Савинкова, не дал ему повода в чем–то усомниться. Любопытна в этой связи пометка в дневнике Любови Деренталь: «А. П. говорил умно, его рассказы совершенно не похожи на то, что пережевывается в эмигрантских газетах. Он утверждает, что Россия возрождается… приводит цифры, факты. Он показалсяя нам человеком нового поколения».
А вот отзыв о Федорове самого Савинкова: «Я, старая революционная крыса, прощупал Андрея Павловича со всех сторон. Это просто новый тип, народившийся при большевиках и нам еще неизвестный».
И еще знакомство, неожиданное, важное и тоже опасное. В ресторане. Франтовато одетый, лощеный мужчина неопределенного возраста с восточной наружностью. И его спутница – миниатюрная, красивая женщина, не спускавшая с того восторженных глаз. Федоров узнал его мгновенно по словесному портрету, который помнил назубок каждый сотрудник ОГПУ и милиции: Сидней Джордж Рейли, заочно приговоренный Революционным трибуналом еще в декабре 1918 года как враг трудящихся к расстрелу «при первом обнаружении в пределах территории России». Спутницей оказалась его новая жена, кажется, четвертая по счету, актриса Пепита Бобадилья с сомнительным прошлым «дамы полусвета».
О главном требовании ЛД, вернее, условии, на котором организация согласилась бы на объединение с НСЗРС, Савинков хорошо знал. Об этом ему писал из России Шеше–ня. Эти письма льстили самолюбию Савинкова, но он не был настолько наивен, чтобы опрометчиво броситься в объятия первой же организации, которая пригласит его княжить на ее престоле. Как–никак, но за плечами его был и опыт «великого провокатора» Евно Азефа. Все надо было хорошо прощупать, разведать. Потому и приглашал на встречи то Дикгофа–Деренталя, то Павловского, то, наконец, Рейли, единственного человека, с чьим мнением он считался как со своим собственным.
На заключительной встрече Федоров официально по поручению своей организации предложил Савинкову возглавить объединенный центр Народного союза защиты родины и свободы и «Либеральных демократов», подразумевая при этом, что руководство будет не дистанционным – из Парижа, а непосредственным – из Москвы.
