Первым протянул мне свой револьвер Савинков, затем остальные. Фомичев, как старый знакомый, подошел ко мне, поздоровался за руку, словно желая показать остальным, что здесь он давно уже свой человек.
Я рассовал их револьверы по карманам и предложил следовать за мной. Чтобы переход границы не показался легкой прогулкой, я повел их по петляющей тропинке к кустарнику. Савинков и Фомичев шли не за мной, а сбоку, обгоняли меня, останавливались, прислушивались. Все было тихо. Мы еще днем предупредили начальника погранотряда, чтобы не выставлял на этом участке пограничников.
Вскоре мы вышли к спрятанным в балке лошадям, запряженным в две тачанки. Здесь, чтобы не вызвать подозрения у местного населения, я предложил «гостям» надеть красноармейские шинели и буденовки. В первой тачанке разместились Савинков, Любовь Ефимовна, Пузицкий и Андрей Павлович в качестве возницы. Во второй – Фомичев, Александр Деренталь и я, кучером у нас был пограничник. Доехали до большого озера в 12 километрах от Минска, сделали привал. Я предложил «гостям» снять шинели и буденовки: пограничную зону миновали и теперь не опасно ехать в штатском. Постелили шинели на траву, сели. Фомичев достал из саквояжа бутылку вина, закуску. Он чувствовал себя хозяином, суетился, и весь его деловой вид убеждал «гостей» в том, что опасность миновала и можно отдохнуть. Разлили вино по стаканам. Пузицкий и я пить отказались.
– Вы с дороги, устали, вам сейчас спиртное нужнее, – пояснил Пузицкий.
Покончив с едой, сели в тачанки, поехали дальше. В километре от города остановились.
– Борис Викторович, – сказал Пузицкий, – в город лучше войти пешком и не всем сразу.
Савинков согласился».
Было около семи часов утра 16 августа 1924 года, когда они вошли в предместье Минска. Здесь из осторожности разделились на три группы: Савинков, Любовь Деренталь и Пузицкий и отдельно от них Александр Деренталь должны были разными маршрутами проследовать в квартиру на Захарьевской улице, 33, Фомичев и Крикман – в гостиницу.
В гостинице Фомичева немедленно арестовали и отправили на вокзал – там уже был приготовлен для приема «гостей» специальный вагон.
Савинкова и супругов Деренталь встретили более приветливо. Дверь им отворил хозяин квартиры – огромного роста богатырь лет тридцати пяти, с добрым округлым лицом – и пригласил в гостиную. Рядом с ним стоял худощавый, примерно такого же возраста мужчина, уже обычного роста и сложения. Это были хозяин квартиры – полномочный представитель ОГПУ по Западному краю
{38}
Филипп Демьянович Медведь и заместитель начальника КРО ОГПУ Роман Александрович Пиляр.
В гостиной уже был накрыт стол. Савинкову дали возможность поделиться своими впечатлениями о переходе границы, ближайшими планами. «Так вот ты каков», – думал про себя Пузицкий, глядя на худощавого человека невзрачной внешности, с высоким лбом, редкими волосами и срезанным подбородком. Только глаза, острые, умные, тяжелые, выдавали в нем незаурядную личность.
Внимательно слушали рассказ одного из столпов контрреволюции Пиляр, Медведь, Пузицкий. Один только Федоров, полуприкрыв глаза (он не спал уже двое суток), отдыхал возле окна в мягком кресле. Ему разглагольствованияя Савинкова за долгие дни личного знакомства успели изрядно надоесть.
Позволив Савинкову выговориться, Пиляр поднялся, словно желая произнести очередной тост, но вместо этого сказал как–то очень обыденно:
– Вы арестованы, Савинков! Вы в руках ОГПУ!
Ни один мускул не дрогнул на лице Савинкова. Помедлив не более двух–трех секунд, спокойно, глуховатым голосом произнес:
– Позвольте закончить завтрак, господа. Позволили…
В тот же день Савинков, Деренталь и Фомичев были доставлены в Москву. Всю дорогу Савинков молчал, только во внутреннем дворе здания на Лубянке, выйдя из автомобиляя и оглядевшись по сторонам, сказал:
– Уважаю ум и силу ГПУ!
Арестованных разместили в одиночных камерах.
Следствие по делу Савинкова было проведено в кратчайший срок – всего за десять дней, поскольку Артузов и его сотрудники уже давно располагали всеми необходимыми материалами о его контрреволюционной деятельности начинаяя с 1917 года и до самого ареста. Принципиально важные допросы Савинкова проводил сам Артузов, остальные – его заместитель Пиляр
{39}
. На одном из первых допросов Артур Хри–стианович спросил Савинкова об условиях содержания под стражей. У арестованного никаких претензий не было. Ему доставляли газеты, а позднее, после завершения суда, разрешили и переписку с родными. Попросил только вернуть фотографию младшего сына – маленького Левы. Вернули
{40}
.
Артузов допрашивал подследственного по хорошо продуманному плану, задавал только ключевые вопросы.
– Как видите, мы добились многого, располагая ограниченными возможностями, – сказал он как–то.
– Я вас поздравляю, – без тени иронии отозвался Савинков, – у вас был верный разведывательный прогноз. Я оказался тем дураком, который смотрел на начало, умный всегда заглядывает в конец. Надеюсь, вы не предстанете передо мною «адвокатом дьявола». Такие есть в римской католической церкви, они изучают все факты из жизни покойного затем, чтобы определить, можно ли усопшего причислить к лику святых.
– О нет, – засмеялся Артузов, – какой же я «адвокат дьявола»? А вы не задумывались о ложности вашей борьбы? Что вы могли предложить народу? Посадить на его шею Врангеля, Маркова или, еще хуже, нового царя Николаяя Николаевича?
Ответ Савинкова оказался достаточно неожиданным:
– Задумывался. И был близок к тому, чтобы прекратить не только борьбу, но и вообще какую–либо политическую деятельность.
Артузов и виду не подал, что удивлен. Спокойно спросил:
– Были близки? Почему?
Савинков ненадолго задумался. Потом ответил:
– Для политика цель всегда существует в двух ипостасях. В первом смысле – как конкретная задача, решение которой и есть желаемая цель. Смысл второй куда более глубок. Он связан с мотивацией деятельности. Отвечает уже не на вопрос, что требуется сделать, но ради чего. Вот это–то ощущение «ради чего» я и утратил некоторое время назад.
Сыроежкин по возвращении в Москву был награжден орденом Ленина, а через несколько дней арестован и вскоре расстрелян. Такая же участь примерно в то же время постигла старшего сына Савинкова – Виктора Успенского.
– Иными словами, вы утратили надежду, что ваш союз когда–нибудь сумеет свергнуть советскую власть? Но он и не имел на это ни малейшего шанса, никогда не имел.
Савинков поднял глаза, спросил с неприязнью:
– Почему вы так уверены в этом?
– Если угодно, попробую объяснить, – охотно согласился Артузов. – С политической точки зрения ваш заговор был бесперспективен, потому что лишен какой–либо значительной базы. Народ на нашей стороне, а не на вашей. С точки же зрения профессиональной он был обречен с первой же минуты своего зарождения. Мы знали, предвосхищали каждый ваш шаг. Более того, самые важные из них мы же и определяли. Как вы теперь знаете, Андрей Павлович Мухин – наш сотрудник, «Либеральные демократы» никогда в природе не существовали. А ваши самые доверенные лица – Зекунов, Фомичев, Шешеня, даже Павловский – тоже работали на нас. Правда, Иван Терентьевич о том и не подозревал. Как и многие другие бывшие савинковцы, Зекунов и Шешеня утратили веру в правоту вашего дела…
