Но – по порядку.
Партийная организация ОГПУ по тогдашнему территориальному делению Москвы входила в партийную организацию Сокольнического района. Ягода, Трилиссер, еще несколько сотрудников ОГПУ являлись членами райкома ВКП(б), первым секретарем которого был Борис Гибер, по своим воззрениям примыкавший к правым. Коммунисты ОГПУ, во всяком случае те, кто входил в состав парткома или партбюро отделов, знали, что по некоторым вопросам Ягода сочувствовал правым уклонистам и был в весьма дружеских отношениях с Гибером. Особого внимания на это на Лубянке никто не обращал, хватало собственных забот, к тому же иногда правые высказывали достаточно разумные предложения. Да и большого греха в том не видели – ведь Бухарин, Рыков, Томский из партии исключены не были, продолжали занимать высокие посты.
И вдруг, достаточно неожиданно для всех, в отсутствие Ягоды (тот был на отдыхе в Крыму) Трилиссер, известный своей ортодоксальностью в партийных вопросах, на собрании партактива ОГПУ резко обрушился на Ягоду, обвинив его в отступлении от генеральной линии, в правом уклоне и тому подобных грехах. Ягода часто бывал у Гибера дома, и Трилиссер заявил, что под предлогом семейных праздников на квартире секретаря райкома происходят сборища правых. Затем Трилиссера вообще «понесло»: он потребовал, чтобы на партийных собраниях шире развертывались большевистские критика и самокритика, чтобы подвергались оным не только поведение сотрудников в коллективе и моральный облик, но и служебные ошибки, упущения. И это в учреждении, где сотрудник не имел права поинтересоваться, чем занимается его товарищ за соседним столом!
Большинство участников собрания недоуменно молчали, должно быть, размышляя: что стояло за выступлением Трилиссера, так яростно накинувшегося на всесильного Ягоду?
Им и в голову не могло прийти, что Михаил Абрамович поступил так, следуя собственным принципиальным соображениям, без подсказки сверху.
К удивлению многих, Артузов выступление Трилиссера осудил. Он не стал выяснять, был ли Ягода правым уклонистом или нет, сказал другое: Ягода утвержден в своей должности решением Центрального Комитета партии и, следовательно, является его представителем в ОГПУ. Потому вопрос о том, уклоняется ли он от генеральной линии, должен решать ЦК. Это не чекистское дело. Что же касается критики и самокритики в отношении служебных дел, то это предложение «ни в какие ворота не лезет». Работа в ОГПУ носит совершенно секретный характер. Тут критика и самокритика возможны только по вертикали «начальник – подчиненный». Внезапную и бурную активность Михаила Абрамовича Артузов ядовито назвал «трилиссеровой лихорадкой».
По сути дела, Артузов защищал не персонально Ягоду, а нормальную рабочую обстановку в ОГПУ от внутрипартийных дрязг и свар.
Между тем нашелся доброхот, который помчался в Крым и рассказал Ягоде о том, что произошло. Ягода отнесся к происшедшему серьезно, понимая, что в ЦК уже в курсе дела, а как отнесется к этому Сталин, можно только гадать. Он прервал отпуск и выехал в Москву. Прямо с Киевского вокзала отправился к секретарю ЦК партии Лазарю Кагановичу. Они познакомились в Петрограде в конце 1917 года. Кагановича, как и Ягоду, также бывшего солдата, перевел из Гомеля в Петроград на рядовую партийную работу Яков Свердлов, ведавший всеми большевистскими кадрами. Свердлова уже давно не было в живых, но из чувства благодарности к нему Каганович, выдвинувшийся в число самых влиятельных «вождей» (тогда это слово применялось не только к Сталину, но ко всем руководителям страны), частенько поддерживал Ягоду в ЦК. И на этот раз Каганович доложил о происшедшем Сталину, постаравшись, как мог, выгородить Ягоду.
Сталину вся история очень не понравилась. Во–первых, определять, кто в партии правый уклонист, а кто левый, было его прерогативой и в подсказке Трилиссера он не нуждался. Во–вторых, он считал недопустимым, чтобы в таком серьезном учреждении, как ОГПУ, разводились склоки и дрязги. В этом он был прав. Некая «правизна» Ягоды к тому же его даже устраивала. Генсек всегда придерживал некоторый компромат на всех сколь–либо ответственных работников. К примеру, он прекрасно знал, что Андрей Вышинский, будущий генеральный прокурор, министр иностранных дел и заместитель председателя Совета министров СССР, летом 1917 года подписал ордер на арест… В. И. Ульянова (Ленина). Вышинскому, в свою очередь, было известно, что Сталин это знает, а потому вел он себя соответственно…
Генеральный секретарь счел, что сосуществование Ягоды и Трилиссера в ОГПУ нецелесообразно. А поскольку Ягода был ему на данном этапе нужнее, он Трилиссера с Лубянки убрал, назначив его заместителем наркома Рабоче–Крестьянской инспекции РСФСР. Позднее он работал в Коминтерне под фамилией Москвин. Арестовали Трилиссера в 1938–м, но расстреляли только в 1940 году.
Новым начальником ИНО в ранге заместителя председателя ОГПУ был назначен Станислав Адамович Мессинг, уже восемь лет работавший полномочным представителем ОГПУ в Ленинграде. Крепкого телосложения, крупноголовый лысеющий латыш считался одним из самых авторитетных и дельных руководителей. Как и Трилиссер, он был революционером со стажем.
Заместителем начальника Иностранного отдела с 1 января 1930 года Менжинский по согласованию с ЦК назначил Артузова. Председатель здраво рассудил, что хватит одному из сильнейших сотрудников центрального аппарата ОГПУ заниматься второстепенными, в сущности, делами. Так началась работа Артузова в разведке, которой суждено было продлиться ровно семь лет. Семь – цифра, справедливо считающаяся у многих народов с древних времен и до наших дней магической…
Тогда же Терентий Дерибас, всегда стремившийся к самостоятельной работе, был направлен полномочным представителем ОГПУ по Дальневосточному краю. Его место первого помощника начальника СОУ занял Ян Ольский, остававшийся по совместительству начальником ОО и КРО. Впрочем, меньше чем через год ОО, КРО и Восточный отдел были слиты в Особый отдел. Начальником нового ОО был назначен Ольский, заместителем – Пузицкий, помощником – Стырне.
…Вслед за Шахтинским последовало еще одно громкое дело, аналогичное по методике и социальному составу подсудимых. Известные в своем кругу специалисты были представлены законченными врагами и вредителями. Действительно, многие специалисты старшего возраста брюзжали, порой даже злорадствовали по поводу некомпетентности властей, допускавших не только серьезные просчеты, но и явные глупости.
Дальше кухонных пересудов эти спецы, разумеется, не шли, играть в оппозицию существующему строю не собирались и не смели мыслить о каком–либо вредительстве, тем более заговоре. При всей своей политической наивности они были достаточно реалистичны. Некоторых, впрочем, вполне удовлетворяло их положение – относительное благополучие, элитность, порой даже почести, привилегии, ордена. Реальные контрреволюционеры из этой среды давным–давно были обезврежены действиями ВЧК—ОГПУ, или эмигрировали, или смирились.
Тем не менее Сталин боялся этих людей, и вовсе не из–за своей параноидальной подозрительности (диагноз достаточно сомнительный). Он опасался весьма вероятного их воздействия на поколение новой, уже советской, интеллигенции, особенно технической, а также на ту часть партийного и советского аппарата, которая, в отличие от «райкомщиков», была занята в сфере реального производства, науке, образовании, здравоохранении. Он чувствовал, что именно на эти круги опираются его противники в самой ВКП(б), в первую очередь правые.
