Но в данном случае – с Промпартией – у Артузова возникли достаточно обоснованные сомнения. Некоторые появились именно как у инженера, другие – как у второго по рангу руководителя советской внешней разведки.
По чистосердечным показаниям обвиняемых, в частности главного из них – Рамзина, основную долю финансовой поддержки они получали от Торгпрома, персонально – от его видного деятеля Сергея Николаевича Третьякова, которого в случае успеха государственного переворота прочили в министры торговли и промышленности нового правительства России.
Заместитель председателя Торгпрома Третьяков был фигурой во многих отношениях примечательной. До революции – один из богатейших фабрикантов–текстильщиков. Его льняные ткани пользовались доброй репутацией и в России, и за границей. Ему принадлежали Большая Костромская льняная мануфактура и крупные земельные участки с домами, другими постройками. Его дед, бывший московский городской голова Сергей Михайлович Третьяков, вместе с братом Павлом основали и безвозмездно передали в дар столице знаменитую художественную галерею, поныне носящую их имя.
Сергей Николаевич был женат на красавице Наталье Саввишне Мамонтовой, дочери не менее знаменитого московского предпринимателя и мецената. Он и сам был красивым, хорошо образованным человеком, владел несколькими иностранными языками.
Во время мировой войны, а также при Временном правительстве Третьяков занимал важные посты председателя Высшего экономического совета и Главного экономического комитета.
После Октября он перевез семью в Париж, а сам вернулся в Россию и был, правда, всего десять месяцев заместителем председателя Совета министров и министром торговли и промышленности в последнем правительстве Колчака.
После разгрома белых армий в Сибири Третьякову удалось бежать и окольными путями вернуться в Париж. Здесь он стал заместителем председателя Торгпрома, а со временем его фактическим руководителем.
Но самое удивительное заключается в том, что к началу фабрикации дела Промпартии, а затем и суда над нею этот убежденный враг советской власти уже являлся… агентом разведки ОГПУ, в которой проходил под псевдонимом Иванов.
К концу 1928 года дела Третьякова стали совсем плохи. Собственных средств у него уже не было, приходилось перебиваться случайными заработками. В эмигрантском движении, особенно после провалов Савинкова и Рейли, он разочаровался. К этому добавились и нелады в семье – Третьяков теперь жил отдельно от жены и детей. Отчаявшись, он даже решился на самоубийство, но в последний момент его успели вынуть из петли.
Парижская резидентура ИНО уже давно получила распоряжение Менжинского проникнуть в Торгпром. Перебрав несколько кандидатур из числа деятелей этой организации, резидент ИНО Владимир Борисович Янович
{74}
остановил свой выбор на Третьякове. И не прогадал. Третьяков охотно пошел на сотрудничество, к тому же ему положили вполне приличное по тем временам жалованье, что, кстати, помогло восстановить семью.
Агентом Третьяков–Иванов оказался весьма ценным: компетентным, умным и честным. Резидентура в этом неоднократно убеждалась, когда могла перепроверить его информацию через другие источники. В частности, от Третьякова внешняя разведка достоверно знала, что Торгпром давно разорен, не имеет денег даже на выплату жалованья сотрудникам; этим, в частности, объяснялось и бедственное материальное положение Третьякова. Следовательно, никаких денег от Торгпрома Промпартия никак получать не могла.
Вкупе с другими соображениями, например, категорическим опровержением всех предъявляемых ему обвинений ответственным работником Госплана СССР Виктором Ларичевым, Артузов пришел к выводу, что здесь что–то не так. Разговора с Ягодой у него не получилось, тогда Артузов пошел к Менжинскому. Председатель ОГПУ не имел права сообщать ему о секретных и категоричных указаниях Сталина, но пошел навстречу просьбе Артузова и освободил его от участия в следствии.
Естественно, при такой подготовке процесса не обошлось без накладок. На одном из заседаний суда выяснилось, что известный русский миллионщик из старообрядцев, вовремя уехавший в эмиграцию, Павел Рябушинский никак не мог в 1927—1928 годах передавать деньги для Промпартии, поскольку еще в 1924 году умер.
В Париже, уже после того как его имя было упомянуто на суде, Третьяков заявил резиденту ИНО, что не только не передавал Промпартии денег по причине их полного отсутствия, но даже никогда не слышал фамилий обвиняемых, с которыми он якобы поддерживал связь. (К слову сказать, упоминание фамилии Третьякова на процессе едва не привело к разоблачению ценнейшего агента французской контрразведкой, причем самими эмигрантами.)
Пятеро обвиняемых по делу Промпартии были признаны «главарями подпольной контрреволюционной шпионско–диверсионной организации, основанной при поддержке империалистических держав еще в 1920 году», и приговорены к расстрелу. Еще трое – к тюремному заключению.
Трудно сказать, почему Сталин в последний момент изменил свое решение. Может, предвидел неблагоприятную реакцию Запада или в тот момент ему было выгодно проявить милосердие. Как бы то ни было, Президиум ЦИК, учитывая полное признание обвиняемых и раскаяние, заменил расстрел на десяток лет тюремного заключения.
Показательна судьба главного «героя» судебного процесса – Леонида Рамзина. Он действительно был крупнейшим теплотехником, с первых лет советской власти относился к ней вполне лояльно, даже доброжелательно. В свое время Ленин, невзирая на сопротивление Сталина, разрешил ему выехать за границу для лечения серьезной болезни.
После вынесения приговора Рамзин был определен в одно из научно–производственных учреждений ОГПУ (впоследствии они были прозваны «шарашками»), где продолжал работать по специальности. В 1936 году по распоряжению Ягоды (разумеется, санкционированному в верхах) он был досрочно освобожден. Далее, можно сказать, начались чудеса. Рамзина награждают орденами Ленина и Трудового Красного Знамени; без защиты диссертации присваивают ученую степень доктора технических наук; сконструированному им прямоточному котлу официально дают наименование «система Рамзина». Наконец, вручают Сталинскую премию первой степени, денежная часть которой тогда равнялась примерно десятилетнему окладу профессора университета
{75}
.
Судьба Сергея Третьякова сложилась не столь удачно. Его активное сотрудничество с советской внешней разведкой, базировавшееся уже не только на материальной, но и патриотической основе, длилось десять лет, вплоть до оккупации Парижа немцами.
В 1934 году Третьяков, чьи денежные дела пошли на поправку, купил несколько квартир в доме 29 по рю де Колизе. К этому времени РОВС тоже обнищал, и преемник Ку–тепова на посту председателя генерал–лейтенант Евгений Карлович Миллер искал помещение подешевле. Третьяков и предложил ему квартиру по сходной цене прямо под собственной.
Когда немцы вошли в Париж, Третьяков чем–то вызвал их подозрение. Гестаповцы провели в его квартире тщательный обыск и обнаружили в помещениях РОВС и Торгпрома (тоже снявшего в этом доме кабинет, в котором проводились заседания его правления) тщательно замаскированные микрофоны. Провода вели в расположенный выше кабинет Третьякова. Немцы арестовали Сергея Николаевича и отправили в Германию, в концентрационный лагерь Ораниен–бург. Здесь его расстреляли 16 июня 1944 года.
