Тут из блиндажа вышел второй солдат в телогрейке, наброшенной на плечи, и спросил:
— С кем это ты, Иваныч, развоевался?
Красноармеец ткнул винтовкой в сторону Пети, стоявшего с поднятыми руками, и произнес:
— Да вот, товарищ сержант, шпиона немецкого поймал.
Молоденький сержант подошел к Пете, опустил его руки, удивленно посмотрел на мальчика и спросил:
— Откуда же ты такой взялся?..
Петя, сияя от счастья, что вот наконец все его мытарства позади, смотрел на пожилого усатого солдата. Он совсем не обиделся на этого добродушного дядьку, что тот обозвал его немецким шпионом. Красноармеец удивленно наблюдал за Петей и не мог пока понять, чему же так радуется этот мальчишка. Вдруг тот бросился к солдату и прижался головой к его груди. Красноармеец растерянно посмотрел на сержанта, а затем погладил Петю по голове: ему только теперь стало ясно, что этот маленький и худенький мальчишка вырвался из какого-то страшного ада, поэтому он и радовался встрече с бойцом Красной Армии. Усатый остался на улице вести наблюдение за немцами, а мальчик с сержантом вошли в блиндаж, который освещался самодельной лампой из расплющенной гильзы зенитного снаряда. Подземелье встретило Петю теплом и запахом махорки. Дым от табака был такой сильный, что мальчик оставил дверь открытой. Сержант удивленно посмотрел на Петю, затем раздул свои широкие ноздри, глубоко несколько раз вздохнул и махнул рукой: мол, действительно, воздух того… прокуренный. Тут он легко хлопнул ладонью по спине красноармейца, лежавшего на нарах с натянутой на голову телогрейкой. Солдат перевернулся на другой бок и стал закутывать голову своей прожженной в нескольких местах телогрейкой, а сержант настаивал:
— Давай, Михалыч, просыпайся… Неси все на стол — смотри, какой гость к нам пожаловал…
Михалыч сбросил с себя телогрейку, открыл глаза:
— У-у-у Вот эта да!.. Вот это гость! Сыну моему ровесник. Двенадцать?
Петя отрицательно мотнул головой и твердо ответил:
— Не угадали, уже четырнадцать…
Красноармеец хитро прищурился и весело продолжил:
— Ну, тогда, товарищ сержант, надо вставать… Четырнадцать — это возраст… Надо накормить нашего гостя.
Михалыч бодро вскочил с нар и выложил из вещмешка на небольшой стол буханку хлеба, две банки тушенки и кусок сала, завернутый в лощеную бумагу с готическим шрифтом. С маленькой чугунной печки, похожей на «буржуйку» из дома лесника, он снял пышущий паром огромный, весь помятый пузатый чайник и разлил по большим алюминиевым кружкам кипяток. Тут красноармеец весело подмигнул Пете: мол, это еще не все — и вытащил из своего залатанного суровыми нитками вещмешка колотый сахар в чистой белой тряпке. Михалыч выбрал самый большой кусок сахара и протянул Пете. Мальчик только сейчас понял, как он голоден… Жадно смотрел на стол и готов был уже наброситься на еду, но что-то такое внутри заставило его отвернуться. «Ведь я же человек, — думал он. — Голодный, битый фашистами. Вести себя должен подобающе, по-человечески…»
Петя не смог сказать «спасибо», а только кивком головы поблагодарил Михалыча за сахар; сержант, поняв психологическое состояние мальчика, не стал донимать его расспросами и уселся на широкий чурбак около стола. Немецким кинжалом с фашистской свастикой он вскрыл банки с тушенкой, нарезал хлеб толстыми кусками и хлопнул ладонями:
— Ну, Михалыч, пора, пора, а то немцы скоро проснутся—и прощай тогда наша трапеза.
Солдат подтолкнул в спину Петю, и они уселись на такие же широкие чурбаки за стол. На толстый кусок хлеба сержант водрузил целую горку тушенки и, протянув его мальчику, уважительно произнес:
— Это, Михалыч, нашему гостю.
Красноармеец тут же ответил:
— Конечно, ему. Сейчас мы посмотрим, товарищ сержант, какой он едок…
Петя тут же разделался с хлебом и тушенкой. Михалыч подал ему еще кусок сала, а сержант протянул такой же толстый ломоть хлеба. Мальчик и с этой едой справился быстро. Затем, выпив кружку кипятка вприкуску с сахаром, вдруг почувствовал, что проваливается куда-то. Какое-то время он еще видел улыбающееся лицо сержанта и почти слышал Михалыча, который говорил:
— У нас, товарищ сержант, в деревне раньше работника определяли по еде.
Сержант заинтересованно посмотрел на красноармейца, а тот продолжал:
— Так вот, ставили перед ним чугунок с едой и, если претендент на имевшееся рабочее место быстро с ним справлялся, брали на работу. Деревенское общество считало: каков едок, таков и работник. Думаю, что наш юный друг был бы наверняка взят на работу в нашей деревне.
Михалыч с улыбкой посмотрел на мальчика, но Петя этих слов уже не слышал. Он спал глубоким сном. Тепло уютного блиндажа, сытная еда, кипяток, душевность красноармейцев сделали свое дело. Как он ни сопротивлялся, усталость взяла свое… Михалыч накрыл мальчика своей телогрейкой и, тяжело вздохнув, зло сказал:
— Будь проклята эта война! Сколько же несчастья она принесла нам и нашим детям. Вот и неизвестный гость, совсем еще ребенок, а чувствуется, что перенес он что-то такое страшное… Не каждому взрослому оно под силу, а он выдержал. Каким молодцом держится! Нет, не победить Гитлеру наш народ, у которого такие прекрасные дети.
Петя проснулся от страшного грохота и воя. Как и предсказывал сержант, отдых у немцев кончился, и они начали свой день с обычного артобстрела советских войск. Блиндаж ходил ходуном, словно трясли его какие-то неведомые подземные силы. Земля временами сильно вздрагивала, после чего начинал шевелиться настил бревен в несколько накатов, а с потолка то там, то здесь начинал сыпаться обильными струйками песок, тут же сама открывалась дверь и через несколько секунд также закрывалась. В блиндаже находился только Иваныч, который сидел за столом и аппетитно уплетал хлеб с тушенкой, не обращая никакого внимания на обстрел и на сыпавшийся песок с потолка. Весь его вид говорил, что ко всему этому он уже привык, как легко привыкает русский человек к любому делу, большому и малому, которое хочешь не хочешь, а надо выполнять.
Петя резко вскочил с широкого чурбака и, чтобы разогнать сон, быстро надел свой разорванный в нескольких местах овчинный полушубок: он очень торопился, и в его планы этот отдых не входил. Иваныч молчал. Вот он закончил еду и приступил к чаепитию. Делал он и это дело как-то основательно, степенно, словно пил чай в деревне или на даче в мирное время. Откусив сахару, красноармеец долго дул на кипяток в алюминиевой кружке, затем разлил его в две небольшие железные тарелки, которые заменяли ему блюдце, и, взяв одну из них в две ладони, стал пить кипяток маленькими глотками. Все так же молча он разделался с одной тарелкой, а затем и с другой. Подмигнул Пете:
— Люблю почаевничать — святое это дело…
Иваныч вытер пот со лба и назидательным тоном продолжил:
— А ты, мил человек, не торопись, у нас спешка до добра не доводит. Вот придет наш сержант и отправит тебя туда, куда тебе надо. У нас тут кругом мины натыканы. Чуть что — и поминки устраивай. Без Михалыча тебе не обойтись, уж он-то тут все дорожки знает — охотник…
