И вот однажды генерал с чего-то решил побеседовать с хозяевами. Начал с Тони, поскольку ему уже было известно, что она может изъясняться по-немецки. Узнав, что девушка училась в Москве в институте, он спросил, знает ли она гостиницу «Метрополь». Тоня ответила, что знает, потому что эта гостиница находится в самом центре города и вообще очень приметное здание.
Тогда генерал с улыбкой заявил, что скоро он со своими офицерами и солдатами будет в Москве и приглашает Тоню отметить с ним это событие шампанским в ресторане гостиницы «Метрополь». Оказывается, немцы уже расписали, в ресторанах каких гостиниц будут проходить банкеты различных соединений: кому досталась «Москва», кому «Националь», кому «Гранд-отель», кому «Савой», кому «Астория», кому «Аврора». Постояльцам Хотеевых выпал «Метрополь».
Тоня вспыхнула и в самых резких выражениях, какие только могла подобрать по-немецки, объяснила генералу, Что не дождется он ни «Метрополя», ни шампанского, ничего, кроме могилы.
По счастью, либо генерал был человек незлобный, либо счел ниже своего достоинства связываться с дерзкой русской девчонкой, но эта энергичная тирада, при которой присутствовала Зина, обошлась без последствий, если не считать, что Тоне крепко досталось от младших сестер за несдержанность.
Но так, как Хотеевым и Шумавцовым, с жильцами повезло не многим. В большинстве случаев немцы вели себя нагло, а то и жестоко. Они быстро, словно своих пайков им не хватало, извели всю живность в сараях, бесцеремонно отбирали продукты, обрекая тем самым хозяев на полуголодное существование. С наступлением холодов — а зима 1941–1942 годов была и ранняя, и морозная, доходило до минус сорока, — отобрали теплые одеяла, шерстяные носильные вещи, меховые шапки и валенки, не говоря уже о шарфах и рукавицах.
Бывало и хуже — в одном из домов в Сукремле немецкие солдаты в присутствии родителей изнасиловали молоденькую девушку. Людиново до войны было совсем небольшим городом, многие жители давно перероднились друг с другом (случалось, однофамильцы, а по сути дальние родственники, оказывались по разные стороны рубежа добра и зла — одни в партизанах, другие в полицаях и карателях), потому и дурные, и хорошие вести без всякого радио и телефона разносились по нему мгновенно. Теперь редкий день обходился без того, чтобы кого-нибудь не арестовывали, не расстреливали или просто не избивали.
Забегая вперед, приведем несколько официальных цифр.
За неполные два года оккупации гитлеровцы и их приспешники публично повесили семерых, расстреляли 251 человека (а всего по району около восьмисот), угнали на работы в Германию 1107 человек. Несколько сот местных жителей погибли в ходе боевых действий. В самом городе было сожжено около пятисот домов, а в районе двадцать деревень. Эти цифры относятся лишь к установленным жертвам, а сколько никому не ведомых могил скрывают в здешних лесах свои жуткие тайны…
Потом немцы открыли в городе солдатский публичный дом, куда согнали насильно красивых девушек и молодых женщин — а это тоже искалеченные судьбы и жизни…
Все трудоспособное население города обязано было зарегистрироваться в городской управе и стать на учет на бирже труда. Поначалу эта биржа в обязательном порядке направляла людей на работы в городе — за уклонение грозила суровая кара, а уж голод само собой. Позднее это учреждение занималось отправкой, а если называть вещи своими именами, то угоном молодежи на принудительные работы в Германию.
Леша Шумавцов, не дожидаясь никаких повесток, по заданию Золотухина заблаговременно устроился на работу — электромонтером на локомобильный завод, вернее, на то, что от него осталось после эвакуации. Сюда же поступили работать Анатолий Апатьев — тоже электромонтером, Шура Лясоцкий и сосед Алексея Михаил Цурилин возчиками. Чуть позже пришел на завод в плановый отдел и Николай Евтеев.
Авторы считают необходимым предупредить читателей, что в этой книге не будет никакого вымысла, никакой писательской фантазии, не будет сочиненных ими многословных диалогов (никто из нас при разговорах между собой погибших героев не присутствовал) и прочей дурной беллетристики. И не потому, что не умеют этого делать, а просто не видят в этом никакой необходимости. Мы хотим рассказать о героических деяниях и трагической гибели юных разведчиков только на основании подлинных документов, в том числе ранее засекреченных, а потому недоступных для историков, воспоминаний участников и очевидцев событий. Поэтому прямой речью будем пользоваться лишь изредка, в случае крайней необходимости, и то только тогда, когда-совершенно уверены, что именно эти слова могли быть произнесены.
И еще одно предупреждение. Авторы знакомы с деятельностью, т. е. боевой работой многих подпольных организаций и разведывательных групп в период Великой Отечественной войны. К великому своему сожалению, они должны честно признаться читателю, что полностью, до конца работа ни одного подполья той поры не известна никому. История каждого из них таит множество загадок и тайн, мучительных вопросов. Мы не знаем точных дат и имен непосредственных участников ряда конкретных действий, потому что никто, разумеется, не вел тогда последовательного и подробного дневника. В случае с людиновским подпольем, забегая вперед, сознаемся, к примеру, что и по сей день мы не знаем с полной достоверностью, кем был совсем молодой полицейский Дмитрий Фомин, погибший в конце 1942 года, — «своим» или «чужим».
Через несколько лет Зина Хотеева и Нина Хрычикова, давая весьма ответственные показания следственным органам, заявили убежденно, что Дмитрий Фомин, призванный на службу в полицию против своей воли, предоставлял Шумавцову весьма ценную для партизан информацию. При этом обе они, допрошенные поодиночке и в разное время, сообщили, что слышали от Алексея Шумавцова весьма высокую оценку подпольной работы Дмитрия. Если это так, то гибель Дмитрия Фомина от рук своих — трагическая ошибка, каких, должно быть, было немало и в Красной Армии, и в партизанском движении.
Видимо, никому не известно точно, по юношеской ли дурости или сознательно выдал взрослому предателю Федору Гришину Прохор Соцкий, умерший сравнительно недавно, всех, кого только знал по подполью — в первую очередь Алексея Шумавцова. Не знаем, вернее, располагаем весьма противоречивыми данными о том, как вообще попал Соцкий в организацию. Нам неизвестно достоверно — опять же из-за противоречий в документах, — кто был агентом полиции, конкретно ли Дмитрий Иванов повинен в гибели Клавдии Антоновны Азаровой.
Тот же Соцкий после освобождения Людинова был призван в Красную Армию, заслужил медаль «За отвагу», был тяжело ранен в грудь. Знаем до конца дней он переживал, что из-за него погибла группа Шумавцова и совсем уж безвинные семьи подпольщиков. Но вот что его мучило — раскаяние за предательство или муки совести за допущенную трагическую ошибку — не знаем, потому и судить не беремся.
Жизнь и судьбы людские вообще не всегда укладываются в четко очерченные нашими представлениями рамки, ее не описать только в черном или белом свете. Один из следователей полиции, руки которого — это точно известно — обагрены кровью соотечественников, сумев скрыть свою службу у оккупантов, после бегства из Людинова тоже оказался в Красной Армии, участвовал в боях, в одном из них потерял ногу, был награжден орденом Отечественной войны. Его изобличили много позже, осудили на двадцать пять лет. Отсидев года три в лагере для инвалидов, он попал под амнистию…
